Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник] - Андрей Георгиевич Битов
— Ну чего ты сразу огрызаешься, Валер? Конечно, я знаю, что ты знаешь. Я же не про это. Я говорю: сядешь на этой терраске, там тихо, от дискотек далеко, все плющом увито, никто тебя трогать не будет. И попробуешь писать. Ну? Правильно я говорю? Отдохнешь, успокоишься, и все опять…
— Марин. Опять не опять… не опять, а снова.
— Ну не сердись, не сердись. Ну что ты.
— Ничего.
А ведь писал, писал. Прозу, стихи, песни. И стиль был сильный, с яркими метафорами, и мысли были, и задумки… И мечта, и честолюбивые желания, и друзья, и любовь, самая настоящая любовь. Все было.
И все он потерял, как и тот Крым, веселый, счастливый, а взамен приобрел другой Крым и другую жизнь: беспросветную, давящую, ледяную. Сверху — черное небо, снизу — Черное море, посередине — Карадаг, черные скалы. Спать, хочется спать.
— Будет у тебя самый настоящий писательский отпуск. Тут же все намолено, исписано, тут же все они писали. И что? Многие бросали. Вот Волошин: уезжал отсюда — и писать бросал, а потом вернулся — и опять все началось, и заметили…
— Я — не Волошин.
— Ну да, ты не Волошин, ты — Марков, у тебя свой путь, своя литература…
— Марин. Давай просто помолчим.
— Давай помолчим. Я же, Валер, видишь, я все для тебя делаю. Ну, успокойся же ты наконец. Ну что ты, как кипятильник…
— Ничего.
Волошин, Волошин… Да, тот был еще проказник. Настоящий поэт, у которого можно поучиться, напитаться силой искусства, даже если живешь в Коктебеле сто лет спустя после него. Как он устроил в своем крымском домике? Право первой ночи? Любая дама, которая пришла в гости в первый раз, должна была выйти уже из спальни. А это правило «полпижамы»? Любая должна быть раздета или сверху, или снизу. Ведь и не красавец тоже был, и толстый — а вон как. И даже Гумилев взревновал к нему — на дуэль вызвал. Куда до Волошина Валерке Маркову? Вот только пузом и обошел поэта.
— Ты только, это… Валер… Не пей, самое главное. Не пей. Я тебя серьезно прошу. Дай отдых организму.
— Как тогда уже не будет, Марин.
— Как тогда, конечно, не будет, будет по-другому.
— Я не про это. Я про то. Вода холодная. Не пойду я плавать.
— И я не про это. Вообще не пей. Ну, понимаешь же, пора остановиться. Не мальчик уже. Сам говоришь — как тогда, уже не будет. Все. Никогда не будет, начинай новую счастливую жизнь. Новую, понимаешь. Новую. Мы вместе ее с тобой начнем, и она у нас будет долгая и радостная. Ты слышишь?
— Угу.
— Ну, понимаешь, что я права?
— Угу.
— Что «угу»?
— Угу.
— Не будешь пить? Только по-нормальному скажи, без «угу». Скажи: «Не буду пить». Валер, ну это мне, что ли, надо, а? Ну что, как отец, хочешь? У тебя дел еще полно, тебе надо написать свое лучшее стихотворение, надо, понимаешь? Психолог что сказал? Адаптационный период, если сорвешься, то опять начнешь… Ну, тут как раз ни магазинов, ни ресторанов, ничего, даже выпить нечего. Валер, понимаешь?
— Понимаю.
— Вот напишешь, а потом делай что хочешь.
— Да Марин, да все я понимаю. Не буду я пить, не буду. Да и не будет, как тогда, когда каждое утро в четыре ложились в умате…
— В шесть.
— Или в шесть, да. Просыпались в восемь — и на море. И ни головной боли, и ни тошноты… И стихи летели, как из водомета, и любовь, и песни… не будет, как тогда. Никогда. Вот такие вот стишки будут «тогда — никогда» — и все.
— Будет, как мы захотим.
— Угу.
Он тоскливо смотрел на горы и, конечно, не видел лица жены. А оно было вовсе не заботливым или обеспокоенным, как следовало бы. Наоборот, злым, усталым и ненавидящим.
Наутро Валерий осмотрел террасу и сказал, что она неуютная, хотя жена с хозяйкой домика старались, как могли: поставили плетеный стул, стол с сигаретными ожогами, корзину для бумаг и букет из хризантем в полулитровой пивной кружке. На самом деле было очень даже ничего, но Маркову совсем не понравилось.
— Как в тюрьме. Попугай на жердочке. Шаг вперед — два назад. И во дворике — надзиратели.
Он взял тетрадку, ручку, демонстративно бросил мобильный телефон на подушку, выпросил у хозяйского сына гитару и отправился к морю.
— Простор природы дает простор душе, — сказал он, наконец-то улыбнувшись. Неискренне.
Когда домик, увитый плющом, исчез из виду, Валерий сменил быстрый шаг устремленного вперед поэта на медленную, размеренную развалочку уставшего от жизни и даже от самого отдыха туриста. Направление тоже поменял: пошел на рынок и купил у седого татарина Рината пластиковую полторашку так называемого коньяка, якобы украденного с завода марочных вин.
Это была известная легенда, легенда номер два. Первой кормили только «новичков»: свой собственный коньяк, заботливо приготовленный дедушкой Равилем (или Иваном, или Остапом) по столетней семейной рецептуре, не для гостей даже, а только для себя. Все легенды легко проверялись первым глотком, и всегда выходило, как в поговорке юности: первая — колом, вторая — соколом, а следующие — мелкими пташечками. И все оказалось, как тогда: дрянная сивуха, виноградный самогон, чемергез, сэм, сам самыч, вино низкого качества, отрава. Профессор довольно улыбнулся, хлопнул себя по круглому животу и с удовольствием закусил виноградинкой, которую заботливо предложил Ринат, или Рафик, или как там его.
— Ну как, командир? Самый лучший тебе даю. Есть еще вот такой сорт, подешевле, но вижу: ценитель, начальник приехал, даю только для своих. У меня зять, Наиль, как раз в разливочном цеху работает. Да его тут все знают! Эй, Альфия, знаешь Наиля? О, все его знают…
Но Валерий, тонкий ценитель дорогих вин, предпочитавший испанское французскому, а арманьяк коньяку, любивший ирландский виски со вкусом торфяных болот, побеждавший в слепом тестировании пяти пшеничных сортов баварского пива, довольно погладил белесую бутылку с коричневой жидкостью. Все не так, все не то, кроме этого «коньяка». Он был абсолютно такой же.
— Куда там дальше? А, вот. Такой камень, похожий на кактус.
Прошло уже двадцать лет; все изменилось, а камень, похожий на кактус, так и стоял. Привет, путник.
Он шел и шел уже не первый час, весь мокрый от пота, одышки и мучительного желания открутить колпачок и наконец-то сделать огромный, бесконечно огромный глоток, который все изменит и вернет… стихи, друзей, любовь, музыку, счастье, надежду…
Если по пыльной
