На языке эльфов - Сабина Тикхо
Тогда почему мне кажется, что ты такой всего лишь один? Это от того, что мой?
– Люди любят тех, кто смертельно болен и с каждым днем умирает. – Я все еще продолжаю себя обнимать и ловлю слова с твоих губ, глаз, щек, отвоевываю у непокорного ветра. А ты. Ты тянешь руки и кутаешь получше в свой разлетающийся шарф. – Почему ты думаешь, что невозможно любить шестисотлетнего эльфа с диссоциативным расстройством идентичности?
Что на это ответить? «Я не знаю»? «Я привык так думать»? «Выучил, запомнил, определил»? Планета – мышка со стволовыми клетками, а я терпелив и давно наблюдаю за тем, как они стараются в ней выжить и в процессе не погубить.
– Потому что ты не понимаешь. Всего не понимаешь.
– Да все я понимаю.
– Не понимаешь, – или я просто пытаюсь ухватиться хоть за что-то.
– Итан.
– Чоннэ!
– Ну что? – Ты прячешь руки в карманы и разводишь ими в стороны вместе с краями распахнутой куртки. Неужели тебе совсем не холодно? – Ты имеешь в виду свои особенности? То, что к тебе нужен подход? По-твоему, это проблема?
– Если сейчас для тебя это не проблема, значит, она станет таковой потом.
– Я терпеть не могу, когда мой брат спорит, а мать дешево хвастается всем подряд, – звучит от тебя сразу же без единой передышки, – но это никогда не отменяет того факта, что я их чертовски люблю.
– Это не то же самое, – категорично или спорно?
– По сравнению с чем? С тем, что ты идешь в комплекте с персонажем Гая Ричи и фантастическими фантазиями?
– Это не фантазии!
Я жмурюсь. Я сражаюсь. Черт. Не прошло и пяти часов с просмотра видео. Мне все еще следует помнить, что все мои жизни – это плоды воображения и защитная реакция на детские травмы.
«Вымышленный мир, в котором оправдывается одиночество, непризнанность другими, исчезновение людей с горизонта и самобытность характера».
Но я теряюсь. Шатаюсь. Раскачиваюсь.
– Я чертов лгун, Чоннэ. – Голова опускается сама. Подбородок и губы тонут в складках шарфа: я вдыхаю фруктовый лед твоего запаха. – Который не всегда помнит, что врет.
– Это не та ложь, из-за которой не вступают в отношения или их разрывают, Итан. – Ты все еще здесь. Ты рядом. Упертый, уверенный, неукротимый. – Это твоя защита. – Все откуда-то понимающий. Оспаривающий одиночество, отвергающий непризнанность. – Если хочешь, чтобы я верил в то, что тебе пятьсот шестьдесят пять лет, я буду.
Поощряющий самобытность. Вот откуда ты… такой взялся? На пару секунд вдруг пугаюсь крохотной мысли в воспаленном мозгу: вдруг ты тоже часть моего вымышленного мира? Что, если остальные мне только подыгрывают, а на самом-самом деле тебя такого совсем нет?..
Потому я и поднимаю быстрее голову, скорее ищу глазами твои. Как будто между нами целое шоссе, а не крохотные полметра.
– Ты осознаешь, что говоришь? – спрашиваю, потому что боюсь. Складываю руки на груди, собираю ладони в кулаки, потому что пальцы зудят, скулят, рвутся. Им нужно тебя потрогать, им – мне – нужно убедиться, что ты настоящий, живой, материальный, не диагностированный мне кем-то в белом халате с годами нелегкой учебы и практики.
– Это не я почти уговорил бутылку вина. Так что да, осознаю.
А я. Упускаю что-то сейчас или
все-таки упускал до этого дня?
– Что ты хочешь от меня?
Вынимаешь руки из карманов и прижимаешь к груди, копируя мою позу:
– Того же, что и прежде.
Это значит… меня. Себе? Чтобы любить? Это значит…
…не передумал? Не ошибся, не погорячился, не сглупил? Решился тратить на меня силы и упрямство? Заботиться обо мне?
Чтобы было проще, чтобы легче, чтобы не в муках. Дабы идти? Мерно, твердо, с любопытством. От себя к себе. Ты – через меня, я – через тебя. Предлагаешь стать моей дорогой и хочешь меня – своей?
– Тебе не кажется, что попробовать дружить со мной было бы проще, – пытаюсь держать себя, держать лицо, держаться, – чем… то, что ты хочешь?
Ты приподнимаешь брови. Точнее, всего одну, потому что левая часть лица постоянно за волосами, как бы часто ты ни пытался этому противостоять:
– А ты считаешь, нам будет комфортно дружить, зная, что я хочу тебя раздеть и показать, как хорошо тебе может быть?
Считаю. Точнее, уже нет. Если я считал, то тут же сбился. Числа посыпались краской к ушам. Оттуда, наверное, к щекам. Всего секунда – и я почувствовал, как они загорелись.
– Я могу заняться с тобой сексом, – выпаливаю в невнятной нервной самозащите. – Один раз. Поверь, тебе будет достаточно. – Поднимаю ладонь над головой, показываю глубину: – Вот так. И, возможно, ты успокоишься и б…
Я умолкаю сразу же, едва ты делаешь шаг, устраняя полметра. И еще до того, как берешь в захват подбородок – резко, ярко, твердо.
– Не надо принижать мое к тебе отношение. – Сильными пальцами с обеих сторон моей напряженной челюсти. Ты держишь крепко, но никакой боли, никакой силы, только моя личная острота ощущений. – У вас, эльфов, может, все несколько иначе, но у нас, людей, сексуальное желание – элемент, который присутствует и в обычной похоти, и в любви. – Твое дыхание пропитано колой. Замечаю, когда вспоминаю, что надо дышать. – Не нужно делать вид, будто тебе все еще кажется, что я просто хочу затащить тебя в постель. Ты прекрасно знаешь, что это не так. – И смотришь вспышками ярких эмоций. Так немыслимо категорично. Синтезом мягкой твердости и ранимой прочности, которые только ты и умеешь сочетать. – Прекрати защищаться. Передо мной не надо.
А ты думал о том, почему я родился в одна тысяча первом году, а лет мне лишь пятьсот шестьдесят пять? Почему я не рождался сразу же после смерти, раз за разом, из точки в точку, как царапающий поверхность речки брошенный под правильным углом камень?
Потому что только отчаянные непоседы рвутся сюда снова и снова без передышки. Я же совсем другой тип души. Могу целый век сюда не соваться. Зачем. Что тут такого, скажи? И вот ты скажешь:
ради меня.
Знаешь, что будет? Знаешь. Я непременно тотчас закричу где-нибудь младенцем. Кричим мы все на одном языке. И это удобно, если представить, будто верещим мы, чтобы кого-то сразу же окликнуть в целом земном шаре. Так что ни для чего я себя не берегу. Любое что – просто раскладка новой игры. Сейчас играешь
