Библиотекарист - Патрик де Витт
– Думаю, всякий, кто знал мою мать до несчастного случая, понимал, что на заднем плане у нее есть тайная история, которую она прячет. О смерти моего отца она рассказала мне, когда сочла, что пришло время, мне было тогда лет двенадцать-тринадцать, и это легло деталью в головоломку, но еще долгое время я жил с ощущением, что головоломка не сложена, что там кроется что-то еще. И вот однажды на Рождество, мне тогда, должно быть, было шестнадцать, мама, выпив вина, сказала: “Сэм, я хочу, чтобы ты знал: я была замужем за другим до того, как вышла за твоего отца”.
Он оторвался от фотографий, скорчил гримаску ужаса и вновь опустил глаза.
– Не лучшая новость для мальчишки, и поначалу я просто отказывался что-то об этом слышать. Но потом, позже, когда я слегка подрос и свыкся с тем, что открылось, я начал задавать вопросы, и по чуть-чуть, понемногу история стала вырисовываться.
Он подтолкнул к Бобу еще один снимок. На нем были Итан и Боб, оба в нарядных дамских шляпках и с физиономиями чинными и исполненными достоинства. Боб прищурился, всматриваясь.
– А, да. Дом стоял в тупике, и раз в год мы с соседями вытаскивали всякое барахло и устраивали дворовую распродажу. – По ноге Боба кралась чья-то кривая тень. – Это ваша мама снимала. Видите, это она.
– Ничего себе! – воскликнул Сэм и покачал головой.
Снимки он смотрел с интересом; Бобу это было приятно. Теперь Сэм протягивал ему фотографию, сделанную сразу после того, как Боб и Конни поженились. Итан стоял в шаге от молодоженов, физиономия его вышла нечетко. Боб посмотрел, кивнул и отвел взгляд.
– Вы потом снова еще женились, Боб? – спросил Сэм.
– Нет, никогда. А ваша мать?
– Нет, нет. Это было бы совсем на нее не похоже, насколько я понимаю в том, что вообще ей требовалось от жизни. Знаю, что было несколько дружеских связей, где, должно быть, не обошлось без амуров. Мужчины приходили с подарками, которых она не хотела, мужчины в усах и широких галстуках, в тонированных очках с толстыми стеклами. Семидесятые, верно? Восьмидесятые? И всегда мне казалось, что ей все это ни к чему.
Они пили кофе и ели пирог, и Сэм протягивал Бобу то ту, то другую фотографию, и Боб рассматривал каждую и отдавал обратно, но на душе свербело от беспокойства, от нетерпения поскорей до чего-нибудь да добраться. Хотелось узнать, как Конни жила после того, как ушла от него, и после смерти Итана; но, когда он мысленно составил вопрос, тот показался ему бестактным, недружественным. А ведь намерения его были самые расположенные, и, не зная, как поступить, он в конце концов просто сказал:
– Вот бывает же так: знаешь кого-то, а потом знаться перестаешь, но все-таки, когда этих людей нет рядом, не можешь не задаваться вопросом, из чего состояла их жизнь.
Сэм пожал плечами, не уверенный в том, вопрос это, утверждение или что-то еще. Тогда Боб добавил:
– Я пытаюсь составить себе представление о том, как вы с матерью изо дня в день жили. Каково это ей было?
– Ну, она всегда была занята, – сказал Сэм. – Приходилось растить меня, и ходить на работу, и содержать дом в порядке. Это немало для одинокой женщины, понимаете? Но у нас была наша маленькая вселенная, наша улица. Нам повезло с соседями, у многих были дети, и нам часто устраивали общие барбекю, дни рождения, рождественские вечеринки и охоту за пасхальными яйцами. Я знал изнутри каждый дом в квартале.
– Она дружила с соседями?
– Они все были без ума от нее. Но и, кроме того, я думаю, считали, что поддерживают, защищают ее из-за истории с отцом и из-за того, что она сама по себе. Но в этом не было ничего печального и надрывного. В самом деле, мама была замечательная. Жизнь как жизнь, то на гору, то под горку, но нам было весело вместе, вы меня понимаете?
– Да, – сказал Боб. – С ней было весело.
– Еще как, – кивнул Сэм и ткнул большим пальцем через плечо. – Что, и тогда тоже?
– Всегда.
Сложив фотографии стопкой, Сэм пододвинул ее к локтю Боба. На верхнем снимке Итан сидел низко в своей машине, озорные глаза виднелись над дверью со стороны водителя. Боб сказал:
– После гибели вашего отца ко мне домой приходил полицейский. Спрашивал, где я был в момент смерти. Меня всегда занимало, знала ли об этом ваша мать.
– Не могу сказать точно. Но нет, она не думала, что вы имели к этому отношение, если вы спрашиваете об этом. На самом деле, у нее была идея, что это сделала одна богатая женщина. Какая-то его старая пассия, что-то в таком роде.
– Эйлин, – сказал Боб.
– Да, верно. И мать рассказала об этом в полиции, но той женщины даже в стране не было, когда отца сбило. Мать так и не выяснила, кто это сделал. В полиции ей просто сказали: несчастный случай. И, может, так оно и было на самом деле, но я точно знаю, что ей покоя не давало то, что она не знает, как было наверняка.
Сэм помолчал в задумчивости, а потом сказал:
– Знаете, она об отце не так много и говорила. Может, из-за того, как он умер, и ей неприятно было, когда об этом напоминали. И хотя я усвоил, что он был сердцеед и вроде бы баламут, по-настоящему я так и не понял, что он был за человек.
Легонько поддернул плечом и замолчал, глядя на Боба.
– Вы спрашиваете меня, каким человеком был ваш отец? – переспросил Боб, и Сэм ответил:
– Ну да.
Боб взял фотографию Итана, дал себе время сложить в уме правдивую речь и заговорил:
– Лукавства и вероломства в вашем отце не было. Не было в нем грубости, пошлости или скупости. Он никогда не был скучным. Он был пластичным и грациозным, и на него было приятно смотреть. Он был занятный и остроумный – и умел поощрить остроумие в других. Он был ослеплен самим собой, самую малость влюблен в самого себя и чарами своими пользовался беспечно, но, пожалуй, это можно понять, так что мы ему это простим. Я не знаю, как мне это вам объяснить, Сэм, разве что скажу, что бывают такие люди, которые, когда они входят в комнату, то комната изменяется. И ваш отец, он был прирожденный меняльщик, преобразователь комнат.
Сэм пытливо сосредоточился на том, что говорил ему Боб и, выслушав, сидел очень тихо, будто складывал воедино, составлял из слов, лепил у себя в сознании образ отца.
– Это хорошо. Спасибо, – не сразу сказал он Бобу.
– Да, – кивнул тот.
Улыбаясь улыбкой
