Биарриц-сюита - Бронислава Бродская
– Я хочу ребенка от мужчины, которого я люблю, а это невозможно. Есть банк спермы, но… я не могу туда обратиться. Может я должна? – Марина бы все равно ни за что не воспользовалась тем, что они называли "генетическим материалом", но ей было важно, что ей ответит священник.
– Нет, Марина, вы – правы: это грех! Ребенок должен знать отца своего, а так… не божье это дело. Бездетность – крест, налагаемый на человека богом. Его надо нести достойно. – Марина знала, что он так скажет, что ж… официальная точка зрения православия. Речь Исидора ее завораживала: "нести крест", "отца своего", а не "своего отца", как сказали бы все остальные, а он говорил по-особому.
– Служить людям и выполнить свое предназначение на земле можно и не будучи матерью. Но, если бы хотите ребенка, нельзя отчаиваться. Отчаянье – самый большой грех. Если вам суждено, Бог пошлет вам ребенка… – отец Исидор говорил негромко, особым тоном, Марина в его присутствии успокаивалась.
Теперь она уже никогда не видела его в обычной одежде, только в рясе. Что-то в их отношениях переменилось. Он перестал быть "Игорем" из общей компании… они оба это поняли, он готовил ее к крещению, но в разговорах называл только "Мариной", явно чувствуя, что "дочь моя" воспринимается ею как фальшь.
Нет, сначала, Марина не соглашалась, невероятно боясь, что она воспримет обряд, как комедию. Ей казалось, что она не может быть христианкой, что она "плохая". «Я не люблю людей, я злюсь, я завидую…» – Марина пыталась донести до отца Исидора свои страхи. «Это вас сатана искушает. Кто безгрешен? Поверьте, вы примете обряд и вам станет легче, вы познаете душевную благодать… » «Какую благодать? О чем он говорит? Не может этого быть.» – Марина сомневалась, не могла не сомневаться, но… согласилась, не до конца понимая "зачем", и не решаясь сказать о своем решении родителям. Ее новые питерские друзья, Лиза, ее муж… да мало ли кто… эти люди были счастливы, в ладу с собою… Может и у нее получится? А вдруг? Марина верила в это, и не верила…
Само крещение она почему-то помнила плохо. Какие-то суетные, практические инструкции: кто, где стоит… что спросят, что надо отвечать… какие действия… в какой момент… Отец Исидор даже все с ней сначала порепетировал, без молитв, просто на уровне "мизансцены". «Как в театре… надо же…» – подумала Марина. Вроде она все поняла, и не особенно боялась "попасть впросак". И вот она стоит в полутемном приделе, рядом с ней друзья, держат свечи, налита вода в купель, сам отец Исидор в парадном облачении, специфический запах ладана и оплывших свечей, и… она – босиком, в белой косынке, длинной белой рубахе, которую пришлось купить в церковной лавке. Сначала она еще отмечала происходящее, вопросы отца Исидора: – Назовите ваше Имя… чего вы просите у церкви… А потом все было, как в тумане: слова литургии, пение, жесты окружающих. Отец Исидор прикасался к ней, за руку водил вокруг купели, по лицу и телу лились струи теплой воды. Из тумана до Марины доносились уже привычные, много раз слышанные сочетания:… монотонные "аминь,… во имя отца, сына, и святого духа… и ныне, и присно, и во веки веков… " И она машинально тоже участвовала:… отрекаюсь… отрекаюсь… верую… желаю… Марине казалось, что она не полностью понимает, что происходит, не в контроле… но уже не будет прежней, что сейчас в ее жизни происходит что-то важное, непоправимое, неоднозначное.
Она по-настоящему очнулась только когда отец Исидор каким-то другим тоном обратился ко всем присутствующим: «Дорогие братья и сестры! Этой женщине, возрожденной в таинстве крещения, дарована новая жизнь… ибо она стала чадом Божиим…». Марина помнила, что у нее было странное состояние: с одной стороны она безусловно прониклась всей атмосферой торжественного события, вера казалась ей спасением от одиночества, от бед и уныния, но… с другой стороны: нет, ей пока было странно считать себя "чадом божиим", она боялась, что не сможет сдержать только что данные обещания: отрекаюсь… от сатаны, от греха, от греховных мыслей. Разве она сможет? Укрепился ли ее дух? Желанный экстаз не наступал.
С отцом Исидором Марина почему-то виделась теперь гораздо реже, он был занят, и ей стало стыдно отвлекать его своими сомнениями. «Молись! – сказал бы он ей. Бог услышит тебя!»
Марина пробовала молиться, она давно знала две основные молитвы, но… это не приносило облегчения. Она по-прежнему впадала в смертный грех уныния, но зато, многие происходившие в ее жизни вещи стали казаться ей, "новой" – объяснимыми. Марина ловила себя на том, что любое событие, поступок, свой или чужой начинали восприниматься ею с христианской точки зрения, нехристиане с их материалистическими установками казались примитивными существами, в чем-то низшими, не способными понять глубину мироздания, а главное ее, Маринину душу. Что с них было взять, если они даже существование души брали под сомнение. Мир был сложен, но… если задуматься, то во всем находился смысл, а если не находился, то… только потому что никому было не под силу постичь божий промысел, его надо было просто принять… а они не принимали и Марина злилась, "злобилась", как говорили в церкви, а потом каялась, понимая, что грешит. Сделать с собой она ничего не могла.
Несколько раз Марина с подругой ездила на электричке в Тихвин в Ново-Введенский женский монастырь. Подруга была знакома с настоятельницей, игуменьей Домникой. Марина изучающе смотрела на монахинь в черных длинных одеждах с крестом на груди. Среди них были разные женщины, в том числе и с высшим образованием. У каждой было свое дело: некоторые сновали по двору, вели довольно большое хозяйство, другие вышивали, шили, потом их продукция продавалась. В монастыре устраивались детские праздники для сирот. Мать Домника заводила их с подругой в разные помещения, сестры приветливо кивали. Молитвы, послушание, неукоснительное следование канонам: монотонная, специфическая жизнь со своим укладом, радостями и горестями. Марине в голову приходили дурацкие мысли: «Интересно, насколько часто они меняют свою одежду? А можно ли им принимать ванну?…
