Алексей Писемский - В водовороте
- Но я тогда еще говорила под влиянием ревности, а потому была, быть может, не совсем права; но теперь я хочу сорвать с тебя маску и спросить, что ты за человек?
При этих словах Елены ребенок, спавший у ней на коленях, проснулся и заплакал.
- Няня, поди возьми его у меня! - крикнула она стоявшей в зале няне и ожидавшей, когда ей отдадут барчика.
Та вбежала. Елена почти бросила ей на руки ребенка; тот еще больше заплакал и стал тянуться к матери, крича: "Мама, мама!".
- Унеси его туда! - крикнула она снова.
Няня поспешно унесла ребенка.
- Я тебя решительно спрашиваю, - продолжала Елена, обращая свои гневные взгляды на князя, - и требую сказать мне, что ты за человек?
- Ну, это, кажется, не тебе судить, что я за человек! - произнес князь, не менее ее взбешенный. - И хоть ты говоришь, что я притворный социалист и демократ, но в этом совесть моя чиста: я сделал гораздо больше, чем все твои другие бесштатные новаторы.
- Но что ты такое сделал?.. Что?.. Скажи!.. - не унималась Елена.
- А вот что я сделал! - сказал сурово князь. - Хоть про себя говорить нельзя, но есть оскорбления и унижения, которые заставляют человека забывать все... Я родился на свет, облагодетельствованный настоящим порядком вещей, но я из этого порядка не извлек для себя никакой личной выгоды: я не служил, я крестов и чинов никаких от правительства не получал, состояния себе не скапливал, а напротив - делил его и буду еще делить между многими, как умею; семейное гнездо мое разрушил и, как ни тяжело мне это было, сгубил и извратил судьбу добрейшей и преданнейшей мне женщины... Но чтобы космополитом окончательным сделаться и восторгаться тем, как разные западные господа придут и будут душить и губить мое отечество, это... извините!.. Я, не стыдясь и не скрываясь, говорю: я - русский человек с головы до ног, и никто не смей во мне тронуть этого чувства моего: я его не принесу в жертву ни для каких высших благ человечества!
Последние слова князь произнес с таким твердым и грозным одушевлением, что Елена почти стала терять надежду переспорить его.
- Наконец, ты сама полячка, однако не ставишь себе этого в обвинение! заключил князь.
- Но я настолько полячка, - пойми ты, - насколько поляки угнетенный народ, а на стороне угнетенных я всегда была и буду! - возразила Елена.
- Нет, больше, больше!.. - возразил ей, с своей стороны горячась, князь. - Ты полячка по крови так же, как и я русский человек по крови; в тебе, может быть, течет кровь какого-нибудь польского пана, сражавшегося насмерть с каким-нибудь из моих предков, князем Григоровым. Такие стычки и встречи в жизни не пропадают потом в потомстве бесследно!
- Ну да, как же, аристократические принципы... без них мы шагу не можем сделать! - рассмеялась злобно Елена и, отвернувшись от князя, стала глядеть в угол печи. На глазах ее искрились даже слезы от гнева.
У Елены оставался еще один мотив для убеждения князя, который она не хотела было высказывать ему по самолюбию своему, говорившему ей, что князь сам должен был это знать и чувствовать в себе; как бы то ни было, однако, Елена решилась на этот раз отложить в сторону всякую гордость.
- Хоть тебе и тяжело оказать помощь полякам, что я отчасти понимаю, начала она, - но ты должен пересилить себя и сделать это для меня, из любви своей ко мне, и я в этом случае прямо ставлю испытание твоему чувству ко мне: признаешь ты в нем силу и влияние над собой - я буду верить ему; а нет - так ты и не говори мне больше о нем.
- Даже из любви к тебе не могу этого сделать! - отвечал князь.
- Даже!.. Ну, смотри, не раскайся после!.. - произнесла Елена и, понимая, что убеждать князя долее и даже угрожать ему было совершенно бесполезно, она встала и ушла из кабинета.
Вся ее походка при этом, все движения были движениями рассвирепелой тигрицы: темперамент матери как бы невольно высказался в эти минуты в Елене! Князь тоже остался под влиянием сильного гнева. Он твердо был уверен, что Елену поддул и настроил Жуквич, и не для того, чтобы добыть через нее денег своим собратьям, а просто положить их себе в карман, благо в России много дураков, которые верили его словам. Чтобы спасти себя на дальнейшее время от подобного господина, князь тут же написал и отправил к нему не совсем ласкового свойства письмецо: "Милостивый государь! Так как вы, несмотря на короткое время появления вашего в моем доме, успели устроить в нем интригу, последствием которой я имел весьма неприятное для меня объяснение с Еленой Николаевной, то, чтобы не дать вам возможности приготовлять мне сюрпризы такого рода, я прошу вас не посещать больше моего дома; в противном случае я вынужден буду поступить с вами весьма негостеприимно".
Елена между тем прошла в свою комнату и села там; гневные и серьезные мысли, точно облако зловещее, осенили ее молодое чело. Часа два, по крайней мере, она пробыла почти в неподвижном положении; вдруг к ней вошла ее горничная.
- Барышня, - начала она негромким голосом: - человек вон этого Жуквича пришел к вам и принес записочку.
- Ну, так давай ее мне скорее! - сказала Елена стремительно.
Горничная подала ей записочку.
- Лакей-то не отдавал было, просил, чтоб я к вам его провела. "Куда, я говорю, тебе, лупоглазому черту, идти к барышне!.. Дай записочку-то... Я не съем ее!"
Жуквич писал Елене: "Я получил от князя очень грубый отказ от дому: что такое у вас произошло?.. Я, впрочем, вам наперед предсказывал, что откровенность с князем ни к чему не может повести доброму. Буду ли я когда-нибудь и где именно иметь счастие встретиться с вами?"
- Человек еще не ушел? - спросила Елена горничную.
- Нет еще-с! - отвечала та. - Дожидается ответа: барин, говорит, так приказал!
Елена написала очень коротко:
"Князь может, сколько ему угодно, отказывать вам от дому, но видеться с вами мы будем; я сама буду ездить к вам и проводить у вас, если вы хотите, целые вечера!"
К прежнему выражению лица Елены прибавилась какая-то необыкновенная решительность и как бы насмешливость над своей судьбой и своим собственным положением.
V
Николя Оглоблин просыпался не ранее, как в час пополудни. В одно утро, когда он еще валялся и нежился в своей постели, к нему вошел его камердинер Севастьян.
- Вставайте-с!.. Дама вас там какая-то спрашивает, - сказал он почти строго барину.
- Какая дама? - спросил Николя с небольшим удивлением, но не без удовольствия. - А хорошенькая? - прибавил он с лукавством.
- Да-с, красивая, очень даже!.. - отвечал Севастьян.
- Ну, так вели ее просить в залу и давай мне поскорей одеться! затараторил Николя.
Камердинер приотворил дверь и крикнул другому лакею, невдалеке стоявшему, чтобы тот просил даму в залу, а сам принялся помогать барину одеваться. Николя очень скоро прифрантился и, войдя в свой кабинет, велел даму просить к себе. Его очень интересовало посмотреть, кто она такая была... Вошла Елена и тут же сейчас приостановилась на минуту, удивленная и пораженная убранством кабинета Николя. Прежде всего Елене кинулся в глаза портрет государя в золотой раме, а кругом его на красном сукне, в виде лучей, развешены были разного рода оружия: сабли, шашки, ружья и пистолеты. В одном из углов стояла электрическая машина. Елене пришло в голову, что не удар ли случился с Николя, и он лечится электричеством; но машина, собственно, была куплена для больной бабушки Николя; когда же та умерла, то Николя машину взял к себе для такого употребления: он угрозами и ласками зазывал в свой кабинет лакеев и горничных и упрашивал их дотронуться до машины. Те соглашались, машина их щелкала; они вскрикивали и доставляли тем Николя несказанную радость. В другом углу кабинета стоял туалетный столик Николя, с круглым серебряным, как у женщин, зеркалом, весь уставленный флаконами с духами, банками с помадой, фиксатуарами, щетками и гребенками. Николя в "Онегине" прочитал описание кабинета денди и полагал, что такое убранство очень хорошо. Прямо над этим столом висел в углу старинный и вряд ли не чудотворный образ казанской божией матери, с лампадкою перед ним. Николя был очень богомолен и состоял даже в своем приходе старостой церковным. По третьей стене шел огромный книжный шкаф, сверху донизу набитый французскими романами, - все это, как бы для придачи общего характера, было покрыто пылью и почти грязью. Николя, в свою очередь, тоже очень удивился появлению Елены.
- Mademoiselle Жиглинская, вас ли я вижу? - говорил он, выпучивая свои бараньи глаза и протягивая к ней обе руки.
- А я к вам с просьбой, Оглоблин, - начала Елена, торопясь поскорее сесть. Она заметно была в раздраженном и нервном состоянии.
Николя поспешил ей при этом пододвинуть кресло.
- Я одному моему комиссионеру поручила разузнавать, нет ли свободных мест женских в каких-нибудь учреждениях, и он мне сказал, что у отца вашего есть свободное место кастелянши!..
- Но для кого вам нужно это место? - спросил Николя.
- Для себя!.. Я хочу занять его!.. - отвечала Елена.
