Птица, летящая к небу - Наталия Михайловна Терентьева
Его вторая жена, которую я про себя стала звать тетя Люда (она чем-то напоминала нашу соседку по даче, тетю Люду, которая ругается всегда, даже когда хочет по-соседски поболтать, со второй же фразы начинает ругаться, у нее так устроена душа), собирала метлой на дороге какой-то мусор, которого совсем не было видно, и ссыпала в ведро, а потом ведро переворачивала в тележку. Что делал дядя Алик, я не поняла, мне показалось – просто катался туда-сюда. Увидев меня на дорожке, он помахал мне рукой, зовя к себе и так широко улыбнувшись, что солнце засверкало на его зубах.
И я опять вспомнила того гнома. Мне было так жалко гнома, ведь девочка, чтобы убежать из его подземного мира, обманула его, заперла его в сундуке, сама надела волшебную корону, делавшую ее невидимой, и убежала. А на земле корона уже не работала, превратилась в обычный соломенный венок. Я думала – смог ли он когда-то выбраться из сундука или так там и умер? И поняла, что цена ее свободы была смерть этого маленького гнома, который так хотел иметь у себя дома человеческого ребенка.
Я на всякий случай взяла свой рюкзак, они же не заперли свою подсобку, и любой мог пройти вовнутрь. Мне показалось, что он как-то не так лежит и застегнут по-другому. Я проверила – кошелек, деньги, телефоны, паспорт – всё на месте. Значит, показалось.
Я села в тележку к дяде Алику, и мы покатались с ним вокруг аллеи с бюстами. Я бы хотела знать, кто эти люди, кому после смерти поставили памятники. На кладбище ставят всем, а в других местах – только тем людям, кого надо помнить и после их смерти.
Дядя Алик, как будто услышав мой вопрос, остановил тележку, и мы пошли с ним к этим памятникам. К сожалению, там были одни фамилии – Павлов, Менделеев, Ломоносов, и еще другие, многих я совсем не знаю и никогда не слышала. И годы их жизни – разные века. Дядя Алик показывал всем большой палец, говорил: «Хорошо!» и добавлял что-то на своем языке.
Сегодня уже понедельник, вдруг поняла я. Мама пошла на работу, папа поехал за бензином в Ярославль, в школе идет второй урок. А меня как будто и не было никогда. Все живут себе спокойно. Ведь без меня всем лучше, я это уже для себя усвоила. А мне нужно немного здесь отдохнуть и ехать – туда, где я никого не буду бесить, где я смогу родить ребенка и жить с ним. Я не знаю, как я буду покупать продукты, ведь я ничего не умею. Но, наверное, я так же, как дядя Алик, смогу подметать парк или улицу. И мне негде жить. Но думать об этом невозможно. Я что-нибудь найду. Главное, мне надо взять самый дешевый билет – из разговоров с тетей Ирой я знаю, что это не автобус, а машина, «бла-бла-кар».
Бла-бла – это болтовня, те же самые буквы, только по-английски, как часто бывает, что слова очень похожи. Я это не сама поняла, мне рассказал папа. Что «луна» и «мун» это одно и то же, «корова» и «кау», «быть» и «би» и даже «ходить» и «го». Но когда я заикнулась об этом нашей англичанке, она меня подняла на смех и долго еще не могла успокоиться, видя меня, начинала задираться: «Ну, какие там слова ты нашла? Значит, дооооо и дверь это одно и то же, да? – и заливалась хохотом. – Доооо и дверь?» – причем английское door она произносила с любовью, как будто гладя или обнимая губами это слово, а русское «дверь» выплевывала, как будто ей в рот попала какашка вместо еды, и она никак не может отплеваться и ее чуть ли не стошнит сейчас. Англичанка любит Англию и английский язык так, что сама признается, что это ее потерянная родина, и она просто не там и не тогда родилась. Америку она не так любит, потому что американцы испортили истинный английский язык, перевирают и слова, и произношение, и весь мир заставляют за ними неправильно повторять.
Бла-бла-кар я смогу найти, когда заряжу телефон. Тетя Ира рассказывала, что водители бла-бла-кара могут оказаться мерзавцами, которые ищут себе женщин в дорогу для развлечения, поэтому я решила искать или женщину за рулем, или какого-нибудь дедушку. И сразу написать, что я инвалид и урод, чтобы не было никаких сомнений. Пока на меня не напал высокий, я никогда не боялась, что меня могут изнасиловать. Но тогда я поняла, что это очень легко – один момент. Если мужчина крупный и сильный, у меня шансов отбиться не так много. Тем более теперь я не одна.
Дядя Алик обернулся на «тетю Люду», которая кричала что-то издалека и махала руками. Он позвонил ей и поговорил на своем языке, убрал телефон в карман, а она всё так же кричала, не приближаясь к нам.
– Всё хорошо? – спросила я.
– Хорошо! – улыбнулся дядя Алик. – Хорошо-хорошо!
Мы сели с ним на бортик фонтана, в котором еще не было воды. И по дну гуляли две большие рыжие птицы с белыми головами и черными лапками. Я никогда таких красавиц не видела, особенно вблизи. Заметив нас, они не испугались, а подошли ближе. Дядя Алик кинул им две корочки хлеба, они съели, не боясь нас, и пошли дальше по бортику вдвоем.
Он начал мне что-то рассказывать, достал телефон, показывал фотографии дочек, дома, первой жены. Может быть, она не так кричит, как вторая. Я как-то поняла, что первая она не по порядку, как мужья у тети Иры, – сначала один муж или жена, потом второй… А по счету. У него две жены, обе настоящие, сейчас, только одна там, другая здесь. Хотя на фотографии двух жен рядом я не увидела. Но дядя Алик всё рассказывал и рассказывал, а я слушала совсем другой язык, не понимая ни одного слова, но чувствуя – то, о чем он говорит, для него важно и приятно. Вероятно, так нас понимают кошки и собаки.
Потом дядя Алик достал из кармана конфету, протянул мне. Я отказалась, потому что наелась и не хотела есть, первый раз за последнее время, но он запихнул мне ее в рукав.
Солнце пригревало, в большом свитере мне было очень удобно и тепло.
– Папа есть? – спросил он меня с такой искренней тревогой, что врать
