Зов земли - Камалешвар
— Я понимаю, — растерянно сказал Трипатхи. — Да только у меня свой резон был. Ты сам, дружище, подумай! Если он в таком возрасте ворует, то какой законченный негодяй вырастет из него потом! Он, видишь ли, помыться захотел! Да если ему надо было мыться, пусть бы у себя дома мылся! Зачем он полез через стену в пустой дом?
— Ну что ж, позвоним в полицию?
— Сейчас позвоним. Только, по правде говоря, полиция ничего не сможет сделать. Самое большее — дадут пару раз по морде, а потом отпустят… Хорошенькая ситуация!.. Под действие закона он не подпадает, потому что несовершеннолетний. Мы тоже ничего сделать с ним не можем: он еще ребенок, к тому же из бедной семьи… А где та хибара, в которой он живет?
— В переулке, за нашим домом. Мать парнишки работает у господина Сиддики, члена Законодательной ассамблеи. Она вдова. Кроме этого мальчишки, у нее еще двое малолетних детей. Муж ее служил посыльным в Законодательной ассамблее. А потом внезапно умер. Куда было деваться несчастной женщине с малыми детьми? Вот господин Сиддики и сжалился над ней — взял к себе в прислуги. Вероятно, с его разрешения она и лачугу здесь построила, возле его дома.
— Тогда давай позовем эту женщину и скажем, чтобы она приструнила сына! — предложил Трипатхи.
Стараясь скрыть свое замешательство, он достал новую сигарету и закурил. Я отвел взгляд. Разлинованное оконной решеткой небо было по-прежнему пасмурным, но листья на деревьях начинали шелестеть от легкого дуновения ветра.
В комнату вошла маленькая дочурка Трипатхи. Ее послала мать спросить, собирается ли он сегодня идти на службу.
— Хорошо, дочка! Хорошо! — рассмеялся он. — Мне еще рано. Ты иди домой, не жди меня.
Едва девочка ушла, как вбежали сразу несколько детей и наперебой закричали, что пришла женщина, мать Сабира, и просит разрешения войти.
— Кто такой Сабир? — спросил Трипатхи.
— А тот мальчишка, которого на воровстве поймали!
На лице Трипатхи отразилось беспокойство. Он отвернулся, делая вид, что стряхивает с сигареты пепел.
Мать Сабира отодвинула дверную занавеску и остановилась на пороге, не входя в комнату. У этой немолодой мусульманки, одетой в грязную длинную рубаху и шаровары, был какой-то измученный, тусклый вид — так выглядит старая алюминиевая посуда. Ее смуглая кожа была морщинистой, увядшей и напоминала поверхность полуобгоревшего полена, покрытого пеплом. А глаза походили на подсыхающие после дождя грязные лужицы.
Я почему-то подумал, что она затеет скандал, начнет осыпать Трипатхи проклятиями, но она стояла с робким и покорным видом, будто в ожидании приговора.
Трипатхи откашлялся и заговорил, придавая голосу подобающую строгость:
— Ну что? Видишь, до чего твой парень докатился?
Она опустила голову.
Я решил вмешаться:
— Тебе известно, за что его избили?
— Он говорит, что хотел помыться.
— Помыться? — вспылил Трипатхи. — Значит, он врет, а ты повторяешь? Я же собственными руками схватил его в чужом доме. Он хотел утащить кольцо. Я избил бы твоего парня до полусмерти, если бы меня не остановил мой друг… Так что же, заявить в полицию? Пусть она займется твоим ненаглядным сыночком!
— Да, сахиб, заявите, — смиренно сказала женщина. — Он, негодник, совсем от рук отбился. И добром прошу, и бью — ничем его не проймешь. Что делать — ума не приложу! Иной раз так меня разозлит, так разозлит! На месте бы, кажется, убила! Я уже бога молю, чтобы прибрал его к себе! Парню — все нипочем! Нет на него погибели!.. Мне же за ним никак углядеть не возможно. День и ночь только одна забота — себя да детишек накормить. Всю жизнь свою на них положила…
Голос женщины прервался от рыданий.
— А чем он у тебя занимается? — спросил я просто для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
— Я его в мастерскую определила. Сари вышивать. С девяти утра до семи вечера. Хорошо, что своевольничать ему теперь некогда. А не то бог знает каких бы бед натворил!
— Сколько ему платят?
— Две рупии в день.
— Послушай, друг! — воскликнул я, обращаясь к Трипатхи. — Я вспомнил, что этот парнишка как-то раз приносил сюда сари и показывал свои вышивки. Я был в восторге. У него настоящий талант к этому делу. Вышивает он замечательно. Даже поверить трудно, что это его работа.
Женщина вздохнула:
— Да, сахиб. Умением-то бог его не обидел. Да только наставить его на путь истинный некому…
— Ничего, все образуется! — заявил Трипатхи. — Пусть только ведет себя пристойно. Я найду ему хорошее место. Не две рупии будет получать, а десять. Это мне совсем не трудно.
* * *
Возвратившись вечером из бассейна, мы с Трипатхи расположились на лужайке перед домом. После того события прошло около недели. Было тепло, как все последние дни, и не пасмурно. Вместо серых, похожих на дым облаков над головой было чистое небо. Дул приятный ветерок. На фоне прозрачной синевы четко вырисовывались листья эвкалиптов и высокие ветки цветущих деревьев вдоль ограды. Даже трава на лужайке была ярче и зеленее.
— Какой теплый вечер! — сказал Трипатхи. — Но скоро ветер станет холоднее.
— Да, когда подует из Красной долины. Оттуда всегда холодом тянет.
Мы пили кофе со льдом. Освеженные купанием, чуть-чуть уставшие, мы наслаждались покоем. Закроешь глаза — и чувствуешь, будто ветерок подхватывает тебя и несет по воздуху, как пух с дерева семал.
— Какая на сегодня программа? — помолчав, спросил я.
— Что у нас сегодня? Суббота? Значит, идем к Бхатту.
С тех пор как Трипатхи переселился сюда, у нас образовалась небольшая мужская компания, и субботние вечера мы проводим вместе. Разумеется, господина Бхатта из рыбного департамента мы за своего не считаем. Просто ради любопытства напросились к нему в гости на сегодняшний вечер. Вообще-то он человек прижимистый и спесивый. В нашем квартале его прозвали мини-аристократом, потому что каждый вечер, облачившись в халат, он важно выходит на прогулку с собакой. Рассказывают, что у него в холодильнике стоит несколько бутылок спиртного, однако содержимого в них только чуть повыше донышка. И уровень этот никогда не убывает.
— По правде говоря, мне совсем не хочется идти к этому типу… Хапуга. Взятки берет без зазрения совести. В казенный карман руку запускает. К тому же перед всеми нос задирает… А если рот раскроет, только о своей рыбе и говорит.
Трипатхи снисходительно рассмеялся.
— Помнишь, как негодовал он в тот день, когда Сабира поймали? — продолжал я. — Можно было подумать, что он рассердился больше, чем ты.
— Да, помню, — ответил Трипатхи. — Кстати, я тебе не говорил, что после того случая парень меня просто за глотку берет?
— Как
