Алексей Писемский - В водовороте
У Елены в продолжение этого разговора все больше и больше начинало появляться в лице грустно-насмешливое выражение. Участие князя к жене и на этот раз болезненно кольнуло ее в сердце: как она ни старалась это скрыть, но не могла совладать с собой и проговорила:
– Я еще тогда, как княгиня взяла только Петицкую с собою за границу, говорила, что та будет ссорить ее с Миклаковым, и даже предсказывала, что княгиня, вследствие этого, опять вернется к тебе.
Князь на это промолчал.
– Ты тогда уверял, – продолжала Елена, – что это нисколько не будет до тебя касаться; но я говорила, что это неправда и что это будет тебя касаться, – оказалось, что и в этом я не ошиблась.
Князь и на это ни слова не сказал. Елена тоже не стала развивать далее своей мысли, не желая очень раздражать князя, так как предполагала, не откладывая времени, начать с ним разговор по поводу своего желания помочь польским эмигрантам.
Жуквич не замедлил явиться.
Князь встретил его самым дружественным образом.
– Садитесь, пожалуйста! – говорил он, пододвигая ему стул.
Жуквич принял всю эту любезность князя с некоторым недоумением и кидаемыми на Елену беглыми взглядами как бы спрашивал ее, что это значит.
Князь, впрочем, сам вскоре разрешил его сомнения.
– У меня просьба к вам есть… – начал он, и лицо его мгновенно при этом покрылось румянцем. – Вы, может быть, слышали… что я… собственно… в разводе с женой, и что она даже… уехала за границу с одним господином. И вдруг теперь я… получаю из Парижа, куда они переехали, письмо… которым… уведомляют меня, что княгиня до такой степени несчастлива по милости этого человека, что вконец даже расстроила свое здоровье… Вы видели отчасти их жизнь: скажите, правда это или нет?
На вопрос этот Жуквич довольно продолжительное время медлил ответом: он, видимо, соображал, в каком тоне ему говорить, и Елена, заметившая это, поспешила ему помочь.
– Вы заметьте, что князю об этом пишет госпожа Петицкая, – сказала она.
– А, госпожа Петицкая!.. – повторил с улыбкою Жуквич.
– Но вот вы мне говорили, что напротив – между княгиней и Миклаковым все хорошо идет! – продолжала Елена.
– О, да!.. Совершенно ж хорошо! – подхватил Жуквич полным уже голосом.
– И как на вид княгиня – весела?.. Здорова?.. Покойна? – вмешался в их разговор князь.
– По-моему ж весела и здорова, – подтвердил, пожимая плечами, Жуквич.
– Я и не понимаю после этого ничего!.. – произнес князь. – А вот еще один вопрос, – присовокупил он, помолчав немного. – Я буду с вами говорить вполне откровенно: Миклаков этот – человек очень умный, очень честный; но он в жизни перенес много неудач и потому, кажется, имеет несчастную привычку к вину… Как он теперь – предается этому или нет?
– О, да нет ж!.. Нисколько!.. – воскликнул Жуквич.
– Но, может быть, этого не было в Германии, а возобновилось в Париже?
– Я ж того не знаю, – отвечал Жуквич, опять пожимая плечами и как бы начиная скучать такими расспросами.
Елене тоже они заметно не нравились.
– Чем тебе обижать заранее человека такими предположениями, ты лучше напиши к кому-нибудь из твоих знакомых в Париже, – пусть они проверят на месте письмо госпожи Петицкой, – сказала она.
– У меня в Париже решительно никого нет знакомых, – возразил ей князь.
При последних словах князя лицо Жуквича приняло какое-то соображающее выражение.
– У меня ж много в Париже знакомых. Не поручите ли вы мне это дело исполнить? – произнес он.
– Но каким образом ваши знакомые могут проверить это? – спросил его князь.
– Очень просто ж это! Я с месяц лишь рекомендовал через письмо одного моего знакомого княгине и Миклакову. Он был ими очень обласкан и бывает у них часто, – чего ж удобнее, как не ему наблюсти над всем? Я ему ж телеграфирую о том, и он мне телеграфирует…
– Это значит – еще третьего человека посвящать в эту тайну! – проговорил князь, относясь больше к Елене.
– Да не вы ж его будете посвящать, а я! – подхватил Жуквич.
– Но вам-то с какой стати посвящать его в это и заботиться о княгине?
Жуквич при этом грустно усмехнулся и склонил свою голову.
– Мы ж, поляки, часто, по нашему политическому положению, интересуемся и спрашиваем друг друга о самых, казалось бы, ненужных и посторонних нам людях и вещах.
– Ну, в таком случае не откажите и сделайте мне это одолжение! – проговорил князь и вместе с тем протянул Жуквичу руку.
– О, с великим удовольствием! – воскликнул тот, заметно обрадованный просьбой князя, и, принимая его руку в обе свои руки, крепко пожал ее.
– Но ты сам потом должен будешь заплатить господину Жуквичу каким-нибудь одолжением, – пошутила князю Елена.
– Если только это будет в моей возможности, – отвечал он ей серьезно.
– Мне, вероятно ж, будет заплачено больше, чем я стою того!.. Вероятно!.. – подхватил Жуквич шутливым тоном. Затем он вскоре стал прощаться, говоря, что сейчас идет отправлять телеграмму.
Князь еще раз искренно поблагодарил его; когда, наконец, Жуквич совсем пошел, то Елена вдруг быстро поднялась с своего места и, побежав вслед за ним, нагнала его в передней.
– Послушайте, – начала она торопливо, но тихо, – в самом деле у Миклакова с княгиней мирно идет?
Жуквич в ответ на это пожал только плечами.
– И княгиня действительно весела? – продолжала Елена.
– Ну, не очень… особенно по временам, – произнес, наконец, Жуквич.
– А Миклаков не кутит никогда?
– И того ж нельзя сказать утвердительно. И видал его иногда в очень bon courage![149]
– Но все-таки, как вы полагаете, во всем этом ничего нет особенно серьезного? – говорила Елена.
– Серьезного ж нет ничего! – подтвердил Жуквич, очень хорошо понявший, что Елена желает, чтобы ничего серьезного не было.
– Я вас потому спрашиваю, – продолжала она, – что вы посмотрите, как это взволновало и встревожило князя; но что будет с ним, если это еще правда окажется!
– Да, к крайнему ж моему удивлению, я вижу, что он очень встревожен, – произнес неторопливо Жуквич.
– Ужас что такое!.. Ужас! – подхватила Елена. – И каково мое положение в этом случае: он волнуется, страдает о другой; а я мало что обречена все это выслушивать, но еще должна успокаивать его.
Жуквич на это грустно только склонил голову и хотел было что-то такое сказать, но приостановился, так как в это время в зале послышались тяжелые шаги. Елена тоже прислушалась к этим шагам и, очень хорошо узнав по ним походку князя, громко проговорила:
– Прощайте, пан Жуквич.
– Прощайте, панна Жиглинская! – отвечал он, в свою очередь угадав ее намерение.
Князь, в самом деле, вышел из кабинета посмотреть, где Елена, и, ожидая, что она разговаривает с Жуквичем, хотел, по крайней мере, по выражению лица ее угадать, о чем именно.
На другой же день к вечеру Жуквич прислал с своим человеком к князю полученную им из Парижа ответную телеграмму, которую Жуквич даже не распечатал сам. Лакей его, бравый из себя малый, с длинными усищами, с глазами навыкате и тоже, должно быть, поляк, никак не хотел телеграммы этой отдать в руки людям князя и требовал, чтобы его допустили до самого пана. Те провели его в кабинет к князю, где в то время сидела и Елена.
– Телеграмма, ясновельможный пан! – крикнул поляк и, почти маршем подойдя к князю, подал ему телеграмму, а потом, тем же маршем отступя назад, стал в дверях.
Князь сначала сам прочел телеграмму и затем передал ее Елене, которая, пробежав ее, улыбнулась.
Телеграмма гласила нижеследующее: «Я бываю у княгини Григоровой и ничего подобного твоим подозрениям не видал. Миклаков, по обыкновению, острит и недавно сказал, что французы исполнены абстрактного либерализма, а поляки – абстрактного патриотизма; но первые не успели выработать у себя никакой свободы, а вторые не устроили себе никакого отечества. Княгиня же совершенно здорова и очень смеялась при этом».
– Вот видишь, я тебе говорила, что все это вздор! – произнесла Елена.
– Я очень рад, конечно, тому, если только это правда! – сказал князь. – Ну, теперь, любезный, ты можешь идти, – отнесся он к лакею. – Кланяйся господину Жуквичу и поблагодари его от меня; а тебе вот на водку!
И с этими словами князь протянул лакею руку с пятирублевой бумажкой. Тот, в удивлении от такой большой награды, еще более выпучил свои навыкате глаза.
– Много милостивы, ясновельможный пан! – опять крикнул он и, повернувшись после того по-солдатски, налево кругом, ушел. Хлопец сей, видно, еще издавна и заранее намуштрован был, как держать себя перед русскими.
Елена видела, что полученная телеграмма очень успокоила князя, а потому, полагая, что он должен был почувствовать некоторую благодарность к Жуквичу хоть и за маленькую, но все-таки услугу со стороны того, сочла настоящую минуту весьма удобною начать разговор с князем об интересующем ее предмете.
