Мальчик из контейнера - Виталий Кирпиченко
Вера, взяв чашки, повернулась к стене у мойки и долго мыла их при мертвящей тишине, потом рукавом провела по глазам, глубоко вздохнула и сказала:
— Надо вернуться. Хоть каким.
Александру в первый же день выхода на службу после командировки сообщил его начальник, что ему изменили время отпуска в связи с предстоящей командировкой в Сирию. Отпуск с 5 января. Документы в строевом отделе готовы.
7 января все семейство приехало в Минск.
— Ты же, по-моему, говорил, что у тебя отпуск летом? — спросил отец сына, когда остались они одни в зале.
— Да, было по плану: июль — август. Поменяли.
— Вы поменяли или вам поменяли?
— Нам поменяли. Командировка в Сирию.
— Даже так? — удивился отец. И тут же добавил: — Впрочем, ничего удивительного. Всегда так было. Надолго?
— На год. Если раньше не прекратятся действия.
— Не прекратятся, — с уверенностью заявил отец. Александр посмотрел на него, ожидая пояснений. — Сейчас коротких войн не бывает. Планируются скоротечные, но тут же втягиваются новые силы, племена, государства, и пошло-поехало. Ни громких побед, ни поражений — одна тягомотина на десятки лет. Сотни тысяч смертей со всех сторон, проходит время, начинают думать, как погасить пламя войны хотя бы с малой выгодой. Чтобы не быть совсем уж виноватыми, вожди добиваются признания массами их правоты, для этого когорты умников денно и нощно изобретают эти самые признания. Напрасно загубленные жизни меньше всего смущают вождей, им бы лицо свое сохранить. Таков мир сейчас, очень некрасивый!
— Красивого в войне вообще мало, а теперь и подавно, — согласился Александр.
— Да, гусарство с сабельным звоном кануло в Лету. Теперь смерть упрощена до невозможного. Взрыв, и кончен бой, кончена жизнь. Плохая иль хорошая, красивая иль безобразная, нужная иль бестолковая, но жизнь закончила свой бег.
— Хороша смерть на миру, говорили раньше в народе. Теперь так не говорят и не скажут больше никогда. Хиросима и Нагасаки — сотни тысяч сожженных заживо, что тут может быть красивого! Людоедство по сравнению с этим пожиранием человеческих душ — детская забава.
— Это можно назвать эскалацией жестокости под личиной патриотизма.
— Искаженного патриотизма.
— Лжепатриотизма!
Женщины позвали к столу.
— Наконец-то семья в полном составе! — воскликнул Валентин Михайлович. — А то сидим вдвоем друг против друга и не знаем, о чем говорить. Ругаться надоело, радоваться нечему.
— Так уж и не знаем! — отозвалась Елена Сергеевна. — Всем президентам косточки так промыли, что икалось им, наверное, долго.
— Икалось, только и всего. А в остальном им от нашего промывания не жарко и не холодно. Как говорят, ресницами ветер гоняем.
Ладно, не об этом сейчас. — Валентин Михайлович наполнил шампанским фужеры дамам, себе и сыну налил водочки, Александр налил детям напитка из красивого хрустального кувшина. — Вот и встретились! — поднял рюмку. — За встречу! И чтобы встреч было столько же, сколько расставаний!
— «Без расставания не было б встреч», — с улыбкой сказала Елена Сергеевна.
Разговор за столом был в основном деловой, говорили больше старшие. Им казалось, что их слова и советы самые верные и нужные. Среднее поколение деликатно не перечило старшим, а младшее покорно слушало тех и других, но считало, что все живут не так, как надо.
— Пока Александр будет в Сирии, я предлагаю пожить вам у нас, — обратился Валентин Михайлович к Кире.
— Да, так было бы лучше, — поддержала его верная спутница по жизни.
— Школа у нас рядом, считается лучшей гимназией Минска, с устройством, думаю, проблем не будет. Если что, схожу на прием к Министру образования.
— Конечно, не откажут! — заверила Елена Сергеевна.
Кира осторожно, чтобы не обидеть родителей, возразила. Главный козырь — выпускной год у сына.
— Мы бы с удовольствием, но у Вали ведь выпуск, и школу менять не желательно. У нас их и так было сколько, а тут надо ему сосредоточиться, поднять балл. Там к нему хорошо относятся преподаватели, а здесь могут и… Наверное, и язык белорусский обязательный?
После затянувшегося молчания, Валентин Михайлович сказал, что резон, конечно, очевидный, но подумать не мешает.
— Здесь мы были бы на подхвате, — выдвинул он свой, как ему казалось, весомый аргумент. — А там все чужие. Не докричишься, если что.
— Мои начальники помогут, — заверил родителей Александр. — У них это прописано в документах. Мое денежное содержание будет получать Кира. Оплата коммунальных по льготной ставке. Думаю, проблем не должно возникнуть. Все здоровы. А вот вам бы совсем не помешало пожить в столице нашей родины. Походили бы в театры, музеи, вы так хотели этого, вот и настало время.
— Какие театры, какие музеи! — махнул рукой Валентин Михайлович.
— Здоровье, Саша, у нас уже не то, чтобы бегать по театрам, — сказала Елена Сергеевна. — Да и что там сейчас хорошего можно увидеть? Голые задницы!
При этих словах дети переглянулись и хитро улыбнулись.
— Испохабили все! — с негодованием сказал Валентин Михайлович. — Начиная с искусства, кончая идеей и патриотизмом. Доведись до чего серьезного, встанут ли массы, как было, на защиту отечества? Черта с два! Будут, как тараканы, прятаться в укромных местечках. А почему так? Очень просто — простолюдины, или как сейчас их называет паршивая «элита», нищеброды не кинуться, теряя галоши, защищать ворье с их наворованным добром. Они будут всеми фибрами своей души отбиваться от этого, совсем недавно благородного дела — защиты отечества. Вот так! Вот до чего мы докатились с нашими куриными мозгами!
— Отец, а мы-то тут при чем? — не поняла мужа Елена Сергеевна. — Не мы же устроили этот кавардак в стране?
— Мы, дорогая, мы! Никто нам не привез на тачке этих олухов царя небесного, мы сами их выбрали.
— Со вторым я согласна, а первого, нам только показали и сказали: вот ваш вождь и учитель. Второго, пьяницу, наверное, потому пропустили во власть, что в стране таких миллионы. Свой своего!
— Свояк свояка видит издалека, — вздохнув тяжело, поправил жену Валентин Михайлович.
— Да, так говорят в народе. Слепые люди. А кто виноват? Кто учил нас быть гражданами своей страны, а не сторонними наблюдателями? Эдакими безразличными обывателями? Никто не учил, потому что умный да ученый — головная боль для власти.
— Мамуля, — вдруг широко растянул в улыбке губы Валентин Михайлович, — откуда ты набралась таких мыслей? Я всю службу изучал марксизм-ленинизм, главную науку нашего времени, и то не столько знаю, как ты, которая была далека от этой всепобеждающей науки?
— А кто в твою тетрадь переписывал труды из книг умных людей, которую ты должен был показывать своим политотдельцам и командирам? То-то же!
Конечно же, не оставили
