Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн
– Ну, здравствуй, – произносит Лили таким голосом, какого я никогда еще у нее не слышала. – Здравствуй, красавица!
Я чувствую, как за спину меня поддерживает рука Энди.
Я ожидала самого худшего, но вижу чудесный танец, от которого на глаза наворачиваются слезы. Между бабушкой и внучкой летают невесомые, мерцающие разноцветные огни.
* * *
Когда Джой исполняется полтора года, я перестаю видеть цвета и на этот раз уже точно знаю, что жду второго ребенка. Перед тестом на беременность, который подтверждает мои ожидания, мы устраиваем небольшой праздник. Однажды днем, в половине двенадцатого, я сажаю в питомнике земляничные деревья и вдруг замечаю, что снова их вижу. Я тут же соображаю, что произошло, чувствую, как по ногам течет теплое и липкое и сразу же понимаю, что моя неожиданная победа стала моей потерей.
Ребенку было четырнадцать недель.
* * *
То время моей жизни, когда я всей душой желала не видеть цвета и молилась об этом, стало далеким смутным воспоминанием. Теперь для меня радость – видеть цвета своих детей, узнавать их вдоль и поперек. Какое удовольствие наблюдать, как меняются их оттенки, когда они учатся и растут, когда развиваются и создают свои собственные, особенные цвета. Я наблюдаю, как цвета меняются от одного конца радужного спектра до другого, пока нужный цвет не встает на нужное место. Две девочки и мальчик, розовые во время полового созревания, холодно-металлические в годы отрочества, – я исследую их, пристально изучаю, пока они не видят. Они смотрят телевизор, а я смотрю на них. Они играют на улице с друзьями, а я смотрю на них. Кто они, как справляются с трудностями, как приспосабливаются, как я могу помочь им, чему научить? Я смотрю, как они общаются между собой. Все ли у них будет хорошо? Они приводят меня в восторг, они меня учат.
Голова Джой все время работает. В ней всегда неспокойно, но в самом хорошем смысле этого слова. Цвета медленно вращаются над ней, движутся по кругу, точно воображаемая деревянная ложка, мешают ее мысли. Появляются брызги оранжевого, как будто его бросают в кастрюлю, добавляют, точно специю, и все сейчас же начинает пузыриться. Помешивая, кипятя, моя маленькая дочь выдумывает людей, которыми она хочет быть, места, где хочет побывать, приключения, которые хочет испытать.
Билли, совсем еще малыш, – очень чувствительный, добрый, отзывчивый; это у него скорее от отца, чем от меня. Он предпочитает животных людям, пение разговору, чтение речи, в двенадцать лет перестает есть мясо, считает, что это слишком жестоко, горячо спорит с Энди во время барбекю, может сильно разозлиться, когда захочет, когда жизнь несправедлива, когда что-то идет не так, когда, как ему кажется, он должен говорить за тех, у кого нет голоса. Но, хоть Билли и любит животных, он может быть необыкновенно холоден к людям, и переубедить его бывает очень непросто. В самом молчаливом из троих моих детей это даже забавно.
– Какого я цвета? – спрашивает он как-то раз за обедом.
– Гороховой каши, – отвечаю я, все смеются, и, к счастью, он тоже.
Иззи – средняя. В ней я замечаю несамостоятельность, как в Олли. Над этой дочерью я тружусь много, и в конце концов перестаю видеть в ней своего брата. Я окружаю ее любовью и заботой, часто беру за руку, напоминаю, что она не одна, что ее любят. Я не хочу, чтобы хоть секунду она не ощущала чьей-нибудь поддержки. Она из тех людей, которые могут чувствовать себя одинокими даже в людном зале, которые, даже сидя дома, вдруг могут затосковать; ей нужно забыть, что она не одна, что, стоит ей оглядеться, как она заметит вокруг себя и любовь, и ласку, и теплоту.
– Ты прямо трясешься над ней, – говорит мне Энди. – Так она не научится ничего сама делать.
Он, конечно, прав. Наверное, я и правда перебарщиваю.
* * *
Сияет солнце. На заднем дворе Энди установил для детей надувной бассейн. Девчонки носятся вокруг него в купальниках, а Билли, совсем голый, то прыгает в воду, то выскакивает, и девчонки визжат, глядя на него. Энди, по пояс голый, стал совсем бронзовым за эти последние немыслимо жаркие дни. Я смотрю, как он возится в саду, доделывает все те мелочи, до которых у нас никогда не доходят руки, зачищает шкуркой и покрывает лаком мебель, сортирует семена растений, метет площадку для барбекю, собирает на участке сломанные игрушки. Я сижу, откинувшись в шезлонге, держу в руке стакан воды со льдом и выжатым в нее лаймом, слушаю крики детей, смотрю, как их цвета врезаются друг в друга, как струи водяных пистолетов, чувствую, что я королева на троне и что мне очень повезло быть настолько счастливой. Что есть люди, которым можно дарить любовь, что можно любить, быть любимой, окруженной любовью. Я люблю жизнь, люблю свою семью, люблю себя. Я люблю, люблю, люблю.
* * *
Цвета становятся ярче, а мигрени усиливаются в определенную погоду, обычно перед грозой. Когда воздух тяжелый, влажный, кажется, что облака хлещут меня по щекам, клубятся вокруг меня, как вокруг горного пика. В этом состоянии очень мало позитива, хотя и оно однажды приносит пользу.
– Я тут подумал, может, вечером закатимся куда-нибудь с Грегом и Сарой, – говорит Энди, подцепив вилкой кусок картофелины и отправляя его в рот. – Погода-то хорошая.
Влажно так, что я еле дышу. Все окна открыты, но воздуха как будто нет.
– И Альва пойдет? – от радостного возбуждения Джой чуть не прыгает со стула. Она любит людей. Ей нужно быть среди них.
– А Бекки почему не будет? – ноет Иззи, вечная жертва, как будто мы все в сговоре против нее.
– Бекки с Альвой тоже, конечно, – отвечает Энди.
– Класс!
– А можно они возьмут с собой собаку? – спрашивает Билли, а Джой с Иззи закатывают глаза.
– Кому нужна их дурацкая собака? – говорит Джой, и все трое заводят спор сначала о том, насколько жестоки животные, а потом – кто чаще гуляет с нашей собакой и больше ее любит.
Я чувствую, что темя, затылок и виски ломит так сильно, как будто Энди вонзил свою вилку прямо мне в голову и на ней, как кебаб на шампуре, вертится мой мозг. Я страдаю уже несколько дней, сначала не очень сильно, а потом все больше.
– Хватит, – говорю я спокойно, но, наверное, с такой ноткой в голосе, что они затихают и уставляются на меня.
– Не сегодня, – договариваю я, смотря в окно.
Слышится гул разочарования. Я порчу им жизнь, я не даю им повеселиться,
