Шлейф - Елена Григорьевна Макарова
но тут-то приходится ставить точку.
Было время
трудная жизнь была
смерть бегала от меня
а когда пожить хочу
когда важно быть
пожалуйте
а потому Федя при всяком удобном случае
не забывай отца своего, Петра Петрова».
Тут-то Федор Петрович и даст волю виноватым слезам. И даже если на откидном сиденьи напротив очутится миловидная пассажирка, он на нее не глянет. Зачем? У него есть свой ребус, Валя Н-ва. Правда, ребус появился в среду, а на похороны он едет в пятницу… Не забыть отправить уведомительную открытку.
А что если подсадить к Федору Петровичу флотского? Узнают ли они друг друга? И о чем будут вести беседу?
Проще оставить откидное сиденье пустым, кто займет, тот и будет. Тогда кому он сейчас (только что проехали Выры) признается в том, что променял больного отца на бесплатные экскурсии организованного пролетарского туризма?
Самому себе.
Монолог на пространные темы Федор Петрович ведет с первых страниц. Практикуется в автобиографии, копит материал на книгу. Но тут ведь настоящее горе. Нужен собеседник.
Кто угодно, только не Шуля. Сюда ей хода нет.
Если никто не появится, Федор Петрович справится сам, закаленное эго уговорит совесть. А ее новорожденное эго ранимо и ни к какой биографии не привязано.
При чем тут она?
* * *Лужская уездная газета «Крестьянская правда» почтила память колхозника-коммуниста Петра Петровича Петрова.
Недомогал он давно, однако желудок все еще переваривал и молоко, и кашу. Мало ли что местный фельдшер мелет? Был у Федора Петровича порыв сорваться, отменить экскурсии, но возобладала логика. Отец свой век отжил, а он — идеал его жизни, должен пользоваться молодостью, расти и развиваться над собой. Чтобы и впредь оставаться достойным отцовской гордости.
Что за ерунда?! Зачем Федору Петровичу оставаться достойным гордости мертвеца?
Спешу. Вот-вот Шуля запрыгнет на подножку поезда и примется воевать с засорами. Проверит уборную — ее пока Федя не посещал, а там вонь почище, чем в Петергофском парке. При том, что тамошние постройки имеют французские имена. От «Монплезира» болотом за версту разит.
Дворец с фасада выглядел так себе, ничего особенного. Богатство Гатчинского и Детскосельского он обрисовал отцу вкратце: «Елизавета и Екатерина не скупились на роскошь. Особенно богаты залы зеркальный и тронный». Про море и знаменитые фонтаны тоже: «Их у Петергофа не отнять, самый известный — Самсон, ну, и десятки по мелочи». По морю была критика: «До места, где можно плыть, перся чуть ли не километр».
Неприятное чувство вынес Федор Петрович из поездки в Новый Петергоф, словно бы отца на вонь променял… Зато вторая экскурсия — детище Ильича, Волховстрой, оказалась полезной. С ребятами из моторного и электротехнического цеха они узнали много нового. Экскурсовод рассказывал, что Волховская ГЭС кормит электричеством весь Ленинград, цитировал Куйбышева. Федор Петрович конспектировал: «Волховстрой ярко свидетельствует о неиссякаемых творческих способностях рабочего класса, о том необычайном подъеме, с которым пролетариат разоренной крестьянской страны уверенно идет по пути строительства социализма». Красочное описание поездки он отослал отцу вместе с видовой открыткой, но отец не отозвался. Плохой знак. Тогда он послал запрос о положении дел брату Саше. Тот ответил, что ехать пока еще не стоит, по маминому мнению — зряшная трата денег. Лучше хлебом помочь. Теперь-то он везет целый пуд. И масла, но немного, знать бы, что так случится, загодя бы копил.
* * *Чемоданы — один в клеточку, второй коричневый — лежат на полу. Тот, что в клеточку, дерматиновый, не застегнут. Изначально он не был таким распухшим, видно, она складывала его наспех. Коричневый закрылся легко. Все ли переписано? Не пропустила ли чего?
Синдикаты
Стоит отвлечься, обязательно что-нибудь упустишь.
Как появился на соседнем сиденьи юноша яркой еврейской наружности? Черные густые локоны свисают над бумагой, карандаш в руке что-то чиркает…
«Эх, папа, как же ты любил мои рассказы о полетах и воздушном флоте», — думал Федор Петрович, поглядывая искоса на попутчика. Флотский, тот буравил затылок, а Федор Петрович направлял взгляд по касательной, словно бы в окно.
— Служите в воздушном флоте? — спросил попутчик, подымая голову от сброшюрованных типографских листов. — Владимир Канторович! — протянул он руку для пожатья.
— Федор Петров! Служу. А вы верите в передачу мыслей на расстоянии?
— В аэропланах они вряд ли летают, — рассмеялся Владимир Канторович. — Если же таковая передача происходит, то скорее всего из-за электромагнитных излучений.
— Стало быть, между нами они только что произошли… Канторович… знакомая фамилия, — соврал Федор Петров. Знакомой она ему и впрямь станет, но только в 31-м году.
— Возможно, вы читали «Хронику Февральской революции», написанную моим дядюшкой Канторовичем. Владимиром я был назван в его честь.
— Вот именно! — снова соврал
