Волчок - Михаил Ефимович Нисенбаум
– Позвольте, ведь я каждый раз отправлял готовые описания вам, и вы то и дело говорили, что довольны, мол, получается главная книга вашей жизни…
– Золушка не может сидеть за печкой или на печке. Это вам не Емеля.
– Так было в расшифровке Артемия.
– Артемий все напутал. Он вечно все путает, а ваша обязанность не в том, чтобы украшать его путаницу, а в том, чтобы прояснять правду.
Профессор сидел насупившись, втянув голову в плечи, его поза и выражение лица никак не согласовывались с весенним солнцем, наполнявшим кабинет. Он угрюмо продолжал:
– У вас получается сплошь семейная история. Мальчик-с-пальчик – комплекс нежеланного сына, Золушка – циклоид. Плюс борьба за отцовское внимание. Колобок – эскапист, который хочет, чтобы за ним гонялась вся семья. Зачем нам это?
– В каком смысле? – спросил я ошарашенно.
– Нам надо привлекать крупный бизнес, а не одиноких невротиков. И книга должна быть для бизнеса.
– Это как? Колобок уходит от налогового инспектора?
– Как угодно. Пусть это будет история об эффективном укрупнении. О включении в состав холдинга «Лиса-инвест».
У меня мелькнула догадка: профессор шутит! Но злой румянец залысин горел тревожно и напряженно. Все же я попробовал отшутиться, дескать, тогда нужно заострить внимание на архетипе Курочки Рябы и ее золотых яиц.
– Да, только это не отменяет необходимости трактовать и прочие образы в категориях бизнеса. Мы не про частные лица, не про одинокую истеричку у себя на завалинке. Мы про инвестфонды, про мобильных операторов, про газовиков, про портфельных банкиров. Все сказки – для них!
– Как же ваши любимые кентавры и карабасы?
– Переформулировать! Перевести в бизнес-класс! Золушка – про золото. Буратино – про ключик.
– А Бастинда?
– Откуда я знаю! Про то, как удержать власть.
Нет, профессор не шутил. Все сказки он хотел видеть как руководство для топ-менеджеров и владельцев бизнеса. Я вспомнил, сколько недель провел над приведением в порядок прежних идей, а потом почему-то – про Варварины узоры, которые велено закрасить.
– Вадим Маркович, это, извиняюсь, полный бред.
От гнева или от страха по телу потянулись струи холода. Разговаривать подобным образом с работодателем, когда сотни тысяч людей остаются без работы, – роскошь. А полгода вычесть из своей жизни – не роскошь? Полгода жизни обменять на зарплату, чтобы поддерживать жизнь, причем ровно те же полгода, не про запас даже. Конечно, так внятно я не думаю, не успеваю, но если бы гнев можно было расщепить на доводы, они были бы таковы.
Крэм не понимает, что происходит. Давайте спросим других людей, говорит он, вынимает себя из кресла и идет собирать по комнатам единомышленников. Я остаюсь в кабинете. Нужно сказать, что я ухожу, иначе получится, что я не ушел, а сбежал.
Человек собирается учить других, как вести дела, он верит, что понимает это лучше многих, едва ли не всех. Этот человек! Который отменяет все свои решения на полпути и не способен ни одно дело довести до конца. Который держит целый штат работников, работу которых сам же выбрасывает в мусорную корзину, потому что не знает, чего хочет. Отсюда три-четыре жены одновременно, отсюда страх остаться одному в комнате хотя бы на час, отсюда жадность к деньгам: к запасу запасов. Деньги – родители для сироты, друг для того, кто не верит в дружбу, холодный огонь, на который слетятся все, кто нужен. А нужны ему эти все, чтобы чувствовать, как легко он обойдется без каждого, меняя всех на всех.
В кабинет проскользнула Алиса в своих змеиных штанах. Выражение Алисиного лица говорило, что Алиса вошла в пустую комнату. Затем явились Вадим Маркович с улыбающимся Энвером Максимовичем, через минуту влетела Вита Вальдовская.
– Господа и дамы, я бы не хотел принимать решение единолично, – объявил Крэм. – Мне нужно ваше мнение. Возможно, я не прав.
– Вадим Маркович, у меня через две минуты консультация, – нервно сказала Вальдовская.
– Ничего, мы коротенько. Мы рассматриваем сказочные кейсы – ну, вы все знаете, да, Энвер Максимович?
Энвер Максимович засиял еще ярче и благосклонно кивнул, но не сверху вниз, а как-то по диагонали, чтобы никого не обидеть.
– Мне кажется, описывая наши архетипы, надо двигаться в сторону бизнеса, а не в сторону семейной психологии, домашних травм и тому подобного. Что вы думаете?
Вита Вальдовская затравленно поглядела на картину, изображающую голую Сусанну, которую осматривают старцы, подскочила и сказала, что ей пора. По кабинету пробежал сквозняк, дверь за Вальдовской захлопнулась.
– Строго говоря, – недовольно произнесла Алиса, – бизнес – те же люди, у них тоже бывают домашние травмы.
– Несомненно, – Крэм рубанул ребром ладони по столу. – Только если вы придете в Газпром продавать пластырь от злой мамочки, никто его не купит. С бизнесом надо говорить про бизнес.
Энвер Максимович пригладил ладонью шевелюру, приосанился и стал смотреть вверх. Казалось, этим взглядом он надеется заново побелить потолок.
– С этим не поспоришь, – согласилась Алиса. – В чем вопрос?
– Михаил не хочет этого понимать. Все сказочные архетипы он описал как семейные.
– Михаил все исправит, – вдруг милостиво произнес Энвер Максимович. – Наша надежда на Михаила.
– Энвер Максимович! – Крэм посмотрел на Энвера с раздражением. – Я просил вас позаботиться об одноразовой посуде для конференции. Вам не обязательно находиться на этом совещании.
– Я вот только спросить, Вадим Маркович. Там стаканы и ложки белые, а тарелочки – густо-зеленого цвета. Как малахит, только без разводов. Белые временно закончились.
– После! После! – Профессор покраснел еще больше; когда же Энвер Максимович с достоинством покинул кабинет, Крэм закричал вдогонку: – Нет ли зеленых ложек и стаканчиков?
В кабинете остались трое: профессор, Алиса и я. Чувствуя, что для полного перевеса Алисы недостаточно, Крэм принялся звонить Лиде, но Лида не взяла трубку. Еще более недовольным голосом Вадим Маркович произнес:
– Никто не ругает вас, Михаил, за то, что вы сделали. Однако нам нужно не это. Нам нужно другое. Поэтому я прошу вас…
– Закрасить стены с готовым узором?
– Я у-бе-ди-тель-но прошу вас…
– Больше никто не будет убивать мое время.
– Михаил! – Голос профессора позвякивает. – Деньги не рождаются в тумбочке, вам придется это усвоить.
Вдруг я чувствую, что и этот разговор с тумбочками, и кабинет с картинами, книжными шкафами, столом, говорящим Вадимом Марковичем, и все, что было так тесно мне в последние месяцы, дернувшись, трещит по швам, морщится и съезжает с души. Осипшим голосом я говорю, что больше здесь не работаю, слышу голос Алисы, который просит не горячиться, но мне уже непереносимо тратить на эту сцену хотя бы еще одну минуту. Дверь в кабинет оставляю открытой, иду по коридорам волшебной квартиры. На лестнице пахнет мокрой тряпкой и близким летом, отсветы на чугунных перилах зеленоваты. Через двор почти бегу, а по Маросейке несусь, обгоняя машины, которые траурно тянутся за благословением к светофору. Ветер свободен, и я, как ветер, только не такой молодой, лечу к бульварам, пробегаю мимо пруда, мимо
