Правила игры в человека - Яна Листьева
– Просто она очень любит пуговицы, – объяснил Ёксель, держась за викинга с волчьей головой. Он держал его всю дорогу до порта и парка над портом, и потом, выходя из Екатерингофа в сторону лофта, так и не мог выпустить из руки.
И анкету заполнял потом одной рукой.
Кукушкины слёзки
К пробиванию собой алмазной стены как-то привыкаешь. Ладно, это был всего месяц, а с другой стороны, у Доктора Кто это был день, но он вместил в себя четыре с половиной миллиарда лет. Сколько в таком масштабе может поместиться в месяц, Сара считать отказывалась, но представь себе ту самую птичку, которая точит нос об алмазную гору, одна гора равна секунде вечности, и понимай по аналогии. Такой, в общем, вышел месяц. И вдруг он закончился, и Сара осталась, словно выпав из полосы прибоя на совершенно незнакомый пустой берег.
На берегу было совершенно нечем заняться. Все поезда ушли, все самолёты улетели, да и какие там поезда-самолёты, если ты уже представила себе необитаемый остров. Корабли, надо говорить. И они тоже ушли. А привычка между тем никуда не делась. Дело к вечеру, надо убить себя об стену, чем же еще может заниматься взрослый приличный человек.
На этот счет план был готов заранее. Сара предполагала, что, когда всё закончится, думать будет невозможно. Поэтому написала себе письмо акриловым маркером на холодильнике, рядом с магнитом с сияющими родителями: «1.ДАЧА. 2.ЦИГУН. 3.ИСКУССТВО».
Дача очевидным образом не сработала: Сара бродила из угла в угол, постоянно натыкаясь на какие-то штуки. Ведь казалось бы, столько лет переделывали дачу вместе с сыном под себя, красили стены, вешали полки, перестроили крыльцо и лестницу на чердак, а всё равно остались какие-то мамины следы, хвосты, метки. Вот сухой букет, кукушкины слёзки, он стоит в этом берестяном кувшине много лет, эфемерная трава, а пережила ту, что ее собирала. Вот яблоня мельба, кажется, она решила вовсе не взрослеть, ей больше тридцати лет, а она прутик, и вся в яблоках, и некому отправить фотографию этих яблок. А тут еще и отец позвонил рассказать, как хоронят в далёких южных краях, сказал: не убивайся ты так, ты же знаешь, что церемония – это не то, как мы прощаемся на самом деле. Я знаю, ответила Сара, есть опыт, мы прощаемся внутри. Тут бы и поплакать, но с чего начинать? Сара вернулась в дом, а там берестяной кувшин, а в нём кукушкины слёзки. Да ну нафиг, попробуем второй пункт.
Но, стоило только выйти на поляну и встать в стойку, как накатило ощущение бессмысленности практик. Да и Китай за последние полтора года потерял в сариных глазах ореол средоточия мудрости, это же Китай, в конце концов, запустил этот флэшмоб безумия, сломавший мир. Какая разница, куда они там предпочитают вдыхать и выдыхать, кому это интересно, всё равно они теперь делают это через намордник.
Хорошо. Третий пункт за всё платит. Сара вернулась в дом и сообразила, что не взяла с собой нормальных тяжелых красок, ни масла, ни акрила, только маленькую коробку акварельных и альбом с шикарной бумагой, совсем недавно подаренный мамой. И теперь в нём рисовать?! Это всё равно что по дому бродить, те же кукушкины слёзки. Ну уж нет, мы решили спасаться, а не тонуть дальше, это уже берег, дыши, живи.
Чердак сын переделал под себя только наполовину: выгородил там себе студию, обил изнутри старыми одеялами, поставил ударную установку. Вторая половина чердака была завалена материалами: досками, разобранной мебелью, неведомыми металлическими артефактами прошлого, которые сын не позволял сдавать в металлолом, ссылаясь на их прекрасный звук. В частности, там были и огромные листы толстого старого картона с такими неровными краями, словно этот картон отливали прямо здесь и прямо на земле. Это было то, что нужно.
Сара выволокла на веранду этюдник и картон, замешала в тарелке водоэмульсионку и колера, оставшиеся от росписи стены, и единственной найденной кистью, широкой, плоской, начала набрасывать яркое небо, белые известняковые стены, цветущие жакаранды и обнимающие сами себя фикусы. То есть, на картоне были размашистые плюхи цвета, резкие черты и потёки, но Сара знала, что всё там это есть. Цель же не создать идеальную картину, цель – выплыть. Где-то в глубине был берег, пароходы, на берегу цвели юкки, по песчаным скалам вниз сползали цветущие желтыми острыми цветами суккуленты, но не было под рукой тонкой кисточки, чтобы всё это прописать. Сара так хорошо представила себе этот недоступный пейзаж, что даже почувствовала запах горячей красной земли, жареного фалафеля, кофе и солёного моря. Но не хватало деталей.
В столе в спальне нашлись только засохший тюбик клея, стеклянное яйцо и две пуговицы с львиными мордами. На чердаке – карандаш и сломанная барабанная палочка. Зато буфет порадовал: в левом ящике, кроме бумажек, старых блёсен и нескольких гвоздей, нашлась и тонкая синтетическая кисточка, то, что нужно! Сара бегом вернулась на веранду, там как раз первый слой картины слегка подсох, и принялась почти чистыми колерами ставить акценты: темную тень под уличной рекламой какой-то лавочки, собственно фигуру лавочника в дверях, кошку, пьющую из оставленной для нее миски, маленький желтый автомобиль на набережной, высокий тонкий семисвечник цветка юкки на краю моря, каплю белого парохода на горизонте. Надо перейти на теневую сторону улицы, так и солнечный удар схлопотать недолго.
В картине пахло не водоэмульсионкой и колерами, и совсем не старым картоном, а солёным морем и незнакомыми цветами. На кисточке еще осталась капля коричневого колера, Сара быстро оглядела себя и высыхающим колером набросала себе сумочку. На этом краска кончилась, но, может быть, этого и достаточно. В сумочке всегда что-нибудь да найдётся. С кисточкой в руке Сара пересекла еще не просохшую улицу в сторону лавки, конечно, это оказалась лавка художественных принадлежностей. О какой еще лавке может думать грустный художник, не об овощной же.
Вошла в лавку с некоторым трепетом, потому что внутренностей лавки не прописывала, но, кажется, хорошая картина пишет себя сама. Потому что внутри было все, что бывает в хороших лавках: стеллажи с цветными карандашами, полки с баночками, ящики с кисточками, мольберты, подрамники и готовые грунтованные холсты, стопки блокнотов и альбомов, рулоны холста, маркеры и нечетко различимый хозяин, из угла с интересом наблюдавший за ее перемещениями. Сара, входя в магазин, привычно натянула намордник, как же можно что-то покупать без намордника; хозяин лавки посмотрел на нее странно, но ничего не сказал.
