Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз
- Есть, - сказал он. - Один "эс-эм-ка-семьдесят-пять" и ещё один новенький, шведская посудина с двумя турбинами и водометом, сорок пять миль в час и любая мель под килем... Класс!
- Что это такое... как его... этот "семьдесят пять"?
- Разведывательный десантный катер, фанерное старье с мотором "газика", пятидесятые годы. При двух пассажирах и тихой погоде без волны двадцать узлов от силы... Пока заведешь, ночь наступает. Толстый и принял-то меня поначалу на работу из-за этого старья. Мотористом-водителем. Рауль рекомендовал. Больше ошивался на причале. Два-три раза в месяц вывозил в кокпите картонки к подлодке, для перегрузки... Маленькие деньги получал. Перешел в сухопутную братву...
Теперь мы ехали вдоль моря. По знакомым местам, к Лохусалу. Я попросил Проку остановиться... Небо сияло голубизной. Ветер разогнал тучи. Горизонт отодвинулся. Мне казалось, вдали угадывалось сверкание шпиля на ратушной башне. Я высказал предположение, что будет штормить. Прока не согласился. Бриз и барашки на исходе дня означают, что утром будет штиль, хотя в начале зимы он и редкость.
Парочка носителей белесых бакенбард терпеливо ждала, приткнув свою "девятку" к обочине, не скрываясь, метрах в тридцати от "БМВ". Круг рвущихся к лохусальскому причалу расширялся. Я помахал им рукой. Они не отреагировали.
- Значит, пока заводишь, ночь наступает? - спросил я Проку.
Он кивнул.
- А стоят где? В ангаре?
- Нет. "Семьдесят пятый" - у причала рыбхоза между шаландами. Метров двести от бургеровского ангара. А "шведа" держат в яхт-клубе на Пирита.
- Охрана?
- У рыбхозников никакой. Красть или безобразничать некому. А когда приходит "швед" из Пирита, двое на борту постоянно. С автоматами. Чешские, штурмовые. Еще миномет.
- Миномет? А он зачем?
- Болгарский, восемьдесят два миллиметра, "Пима". Можно и с палубы, и с причала, с берега шмарануть... Когда шмаранут, станет ясно зачем. А так не знаю...
- Ладно, - сказал я. - Поехали, кофе попьем в пансионате, что-то в сон клонит, взбодримся... Думаю, времени у нас навалом. Да и себя показать не мешает. А то Толстый Рэй, наверное, нас обыскался. Дебильный братец из котельной ему и донесет.
- Донесет, - сказал Прока.
- Не боишься?
- Боюсь... немного.
- А отчего перебежал?
- Грязно там. Блевотина.
- Со мной не чище.
Прока постучал ботинками на шоссе, оттаптывая комки липучей земли с подошв. Сказал:
- Как хотите...
Я всегда работал один. Пусть решает свою участь сам, подумал я. Что мне до него? Перебежчик есть перебежчик. Бежит себе и бежит в свою сторону.
- Сядешь за пассажира теперь, Дечибал Прока, - сказал я. - Свою финскую штуковину проверишь. Поверти немного, приноровись заранее...
После парковки у лохусальского пансионата я наказал Проке сидеть и смирно ждать в буфете, пока сам прогуляюсь по еловой рощице и вдоль пляжа. А также взять две чашки кофе, две бутылки воды, ещё чего захочет тоже пару, почать и поджидать меня, отлучившегося, скажем, в туалет. Если появится истопник Рэй или привяжутся орлы, присланные Ге-Пе, не двигаться. Терпеть обиды, сидеть и из буфета не выходить. В помещении не тронут.
Я предположил также, что в буфет заглянут двое с белесыми бакенбардами. Проке следует им помахать или кивнуть так, чтобы видели орлы Толстого. Парочка не отреагирует, но это неважно. Важно, что приветствие увидят орлы. Парочка с бакенбардами будет сидеть, пока не появлюсь я, Бэзил Шемякин. Однако, возможно, снимутся с места и раньше, когда встрепенутся ребята Ге-Пе. А они встрепенутся, по моим расчетам, получив сообщение от босса по радиотелефону... Ну, а дальше - по обстановке.
- У тебя есть дубликат ключа зажигания? - спросил я.
- Дубликата нет, - сказал Прока. - Он у Толстого.
- Тогда, если будешь уносить ноги отсюда, приклей ключ жвачкой под столешницей. Сядь за второй столик от входа... Я найду.
Моряки неважные одиночки. Кубрик, теснота и пустынное море формируют романтиков-дружбанов. Дечибал Прока стоял под ветром, раскачивавшим ели над нашими головами, с посеревшим и потерянным лицом. Влажные пряди длинной прически казались обсосанными.
- Ты бы шапку купил, что ли, - сказал я, повернулся к нему спиной и, приволакивая от боли ногу, потащился к морю.
Метров через пятьдесят попался ольховый куст, от которого я ножом отрезал хворостину потолще. Обстругал набалдашник под ладонь. Трость прогибалась, но помогала. И приковылял я вовремя.
В бинокль из-за валуна я увидел, как по лохусальскому молу к ангару Рауля Бургера подъехал темно-серый "Линкольн" с желтым геральдическим щитом на дверце. На фоне моря и ясного неба это выглядело рекламным роликом. Окна не были затемнены, в машине, кроме водителя, никого и две последние цифры регистрационного номера были "7" и "8". "Линкольн", за которым мы увязались от Пирита, при идентичности буквенной серии и первых цифр, имел последними "6" и "9".
Машина встала у ворот. Двое в куртках-пилотах вышли из ангара. Один в развалку и вальяжно шел, крутящим жестом приказывая водителю опустить боковое стекло. Второй вертел головой по сектору - море, подступающий лес, пирс, снова лес, море и вдали причал рыбхоза. И обратно.
Хотя солнце стояло за моей спиной, я чуть наклонил бинокль во избежание бликов. Береженого бог бережет.
Я помнил: в ангаре-замке Рауля два места для автомобильной парковки. Внутри могут находится "Линкольн", приехавший из Пирита первым, и, вероятно, бургеровский джип "Рэнглер", поскольку хозяин в море. Второму "Линкольну" не втиснуться. И на пирсе, в конце которого стоял ангар, двум машинам не разойтись... Что они собираются делать?
Расстояние до ангара равнялось по дальномеру в бинокле двумстам тридцати четырем метрам. Всего-то. До Чико Тургенева рукой подать... Ах, подумал я, вот бы болгарский-то миномет!
Обходя серый причал бывшего рыбхоза, раскачав буруном зачаленные в линейку шаланды, вразнобой запрыгавшие на волне, выписывал широкую дугу белый катер. Красавец скользил к ангару бесшумно. Наверное, тот самый шведский - с двумя турбинами и водометом, сорок пять узлов.
Четверо в кремовых пальто, придерживая от ветра шляпы, вышли из ангара. Трое прикрывали от ледяного бриза идущего последним.
Давно не виделись, господин Чико Тургенев, подумал я.
Возможно, он повредил ногу или ноги в перипетиях последней недели. Походка изменилась. Стала замедленней. И он держал руки опущенными вдоль тела. Прежде размахивал на ходу и белые манжеты сорочки контрастировали с черными перчатками. Сейчас манжеты и перчатки отсутствовали.
Помяла обстановка, подумал я. Но спину, как говорится, он держал по-прежнему. Не сутулился, стоял прямо, как киноартист в сцене дуэли.
Заросший затылок, насколько я мог разглядеть в бинокль, сделал шляпу маловатой. Она наползала на глаза. Черные пряди выступали сзади из-под полей.
Чико подвели к "Линкольну". Водитель, выскочивший из-за руля, раскрыл багажник. Тургенев кивнул. Один из сопровождавших вытащил сверкнувший на солнце атташе-кейс белого металла.
Я тщательно подправил резкость. Чико Тургенев захлестнул на запястье человека, державшего кейс, браслет с цепочкой, а свободный конец цепочки вогнал в ручку кейса. Порылся в боковом кармане пальто. Достал что-то и этим чем-то, видимо, закрыл замок на браслете и кейсе. Двое других в кремовых пальто встали по сторонам человека с чемоданчиком.
Тургенев приготовил "депозит" к отправке.
Капитан ловко осадил катер реверсом. Полетели швартовы. Принимали их двое в кремовых пальто. Человек с кейсом сразу поднялся на борт по брошенным сходням. Чико прошел за ним. Минуты через две, отворачиваясь от ветра, наклоняя голову, чтобы не снесло шляпу, и что-то говоря сопровождавшему его, судя по шевронам на рукавах бушлата, капитану, Чико сошел на пирс.
Вот он! Генерала, поддерживая под руки, вежливо, не толкая и не погоняя, вели двое в кремовых же пальто. Он был скован наручниками. Кремовое пальто, как на всех. Толстый шарф кутал шею и плечи. Очков нет. Наверное, отобрали. Вязаная шапочка. Не в ботинках, в обувке-путах. Подобие унт, сшитых между собой куском кожи с прострочкой стальными нитями. Кандалы на меху. Шагать можно, двигая бедрами, прибавить шаг или, тем более, побежать невозможно.
Чико что-то сказал генералу. Тот не ответил, не смотрел в его сторону. Разглядывал море. Подошел капитан, что-то произнес, ему Бахметьев, кажется, кивнул.
Я отвел бинокль, чтобы отдохнули заплывшие глаза.
Но что мне-то следовало делать?
"Раймон Вэйл" показывали три двадцать.
На катере не глушили мотор. Бурунчики клокотали под кормой. Готовились уйти, приняв курьера, прикованного к чемоданчику с деньгами, и генерала? При этом засветло? Неужели я перестарался с тревожащими маневрами и телефонным звонком на шоссе?
- Эй, господин! Эй! - услышал я из-за кустарника.
Патрульные экологической стражи в камуфляжных куртках и меховых кепи выдирались из ельника. Настороженность и тревога вспыхнули в глазах, едва увидели мое лицо. Лицо жестоко избитого человека, притаившегося за валуном с биноклем ночного видения.
