Эльчин - Смертный приговор
У Абдула Гафарзаде было много тайных дел, но среди всех его тайн была одна такая, о которой никто на свете не знал и, конечно, никто на свете не узнает; ее, как видно, не знал и сам Аллах, потому что если бы знал, то не допустил бы...
Шесть лет назад, 27 декабря, в самый разгар зимы, в Баку лил сильнейший осенний дождь, его шум до сих пор не выходит из памяти Абдула Гафарзаде и, сколько бы он ни жил, никогда не забудется. Конечно, дождь всего только дождь, но в душе дождя, лившего в черный день 27 декабря, в безжалостный, палаческий день, звучал навсегда впитавшийся в сердце Абдула Гафарзаде особый ритм, особый стон, полная безнадежность: безумный вопль Гаратель, рыдания Севиль и плач родственников и знакомых были по одну сторону, а тот особый ритм, особый стон, полная безнадежность в шуме сильнейшего дождя - по другую.
Ордухан ушел за неделю, ушел от гриппа, бедняге, видимо, так на роду было написано. Грипп дал осложнение на почки, и никто не мог спасти ребенка, даже академик Иван Сергеевич Фроловский, которого Василий и Мирзаиби срочно, в течение дня, привезли из Москвы, - осмотрев Ордухана и взглянув на рентгеновские снимки, сказал: "К сожалению, поздно..." И в тот же день Василий и Мирзаиби проводили академика самолетом в Москву.
Абдул Гафарзаде устроил сына на юридический факультет Азербайджанского государственного университета, чтобы он стал прокурором (весь облик, красота бедняги Ордухана будто говорили: сделай меня прокурором!), но потом изменил свое мнение - Ордухан должен работать на партийной работе, быть первым секретарем райкома (разумеется, в одном из районов Баку!), потому что в Советском Союзе не было должности лучше, чем секретарь райкома. Заработки директора ресторана, начальника цеха, директора универмага все вместе были ничто в сравнении с доходом секретаря райкома, а уважение и почет - само собой: депутатство, ордена, великолепные санатории ЦК КПСС, машина, шофер-слуга... И потому после окончания университета Абдул Гафарзаде оставил ребенка в аспирантуре, пусть защитится.
Ты играй что хочешь, посмотришь, что твоя судьба сыграет... Ордухан был прекрасным спортсменом (настоящим спортсменом!) играл в сборной волейбольной команде Азербайджана, трижды играл в сборной СССР и за несколько дней до болезни опять получил из Москвы приглашение на тренировки сборной СССР.
Давнишнее спортсменство Хыдыра, его мечты, связанные со спортом, теперь казались Абдулу Гафарзаде, конечно, наивными, но наивность Хыдыра была трогательной, и любовь Ордухана к спорту слилась для Абдула Гафарзаде с памятью о Хыдыре, а потому была тоже наивной, трогательной, дорогой. Двадцатишестилетний Ордухан был одним из самых уважаемых парней в Баку, и Гаратель готова была взять ножницы и перерезать телефонный провод, так донимали звонками неведомые девицы - Ордухан был любимым парнем у красивых девушек Баку. Он скончался 27 декабря. С тех пор ни Абдул Гафарзаде, ни семья Севиль не праздновали Новый год. В семье Севиль повелось, что с 27 декабря по 2 января - семь дней - Омар играл на рояле печальные пьесы Шопена и Скрябина (вернее, вынужден был играть). Василий, и Мирзаиби, и Агакерим тоже не праздновали Новый год, вечером 31 декабря они приходили в дом Абдула Гафарзаде побеседовать, попить чайку. Абдул Гафарзаде точно знал, что и Василий, и Мирзаиби, и Агакерим идут после чая по домам, а не пируют.
28 декабря на кладбище Тюлкю Гельди, вот на этом самом месте, Ордухана похоронили. В погребальном обряде помимо бесчисленных знакомых Абдула Гафарзаде (не только из Азербайджана, из многих городов СССР приехали; кто не смог сам приехать, прислал представителей, чтобы выразить соболезнование) участвовала чуть не вся молодежь Баку, в покрасневших от плача глазах красивых девушек и женщин в тот день была скорбь, казавшаяся вечной... Никакие подробности похорон не удержались в памяти Абдула Гафарзаде, потому что Абдул Гафарзаде до погребального обряда перенес самую страшную ночь на свете.
После того как 26 декабря днем академик Иван Сергеевич Фроловский из аэропорта Бина (в сопровождении Василия и Мирзаиби) попал прямо в больницу, в специально отведенную для Ордухана палату, и сказал: "К сожалению, уже поздно..." - Абдул Гафарзаде понял, что больше никакого чуда не произойдет, рок уносит Ордухана. После мук и страданий последних дней в мозгу его возникла удивительная ясность: от судьбы бежать невозможно. Вперив серые глаза в глаза академика Фроловского, Абдул Гафарзаде сказал: "Я могу его устроить даже в кремлевскую больницу, профессор..." Но профессор, глубоко вздохнув, ответил: "Не поможет... Боюсь, что сегодняшний день - последний день его жизни..."
Абдул Гафарзаде поручил Василию и Мирзаиби, чтобы Фроловского с уважением проводили в Москву (значит, сумму наличных денег, количество черной икры и коньяка надо было удвоить по сравнению с предварительной договоренностью), убивающуюся Гаратель с Агакеримом отправил домой и поручил Севиль находиться при матери; отправил сообщение родне, дал задание, заказы друзьям и знакомым, направил человека в дом шейхульислама, чтобы придержал в запасе на завтра одного их самых грамотных молл, а сам весь день и всю ночь просидел у кровати Ордухана. Утром, часов около пяти, Ордухан, как будто вздрогнув, открыл глаза, схватил Абдула Гафарзаде за руку: "Никуда не уходи..." И сидевший у кровати рядом со своим ребенком Абдул Гафарзаде почувствовал, что сын боится смерти, слова "никуда не уходи..." были выражением страха смерти. С той минуты Ордухан не выпускал руку отца, и когда врачи и сестры занимались больным, он не отнимал руку от руки отца (и жар, и холод той руки, и все, о чем та рука рассказала, навсегда осталось вместе с Абдулом Гафарзаде и навек с ним пребудет).
В восьмом часу Ордухан приподнялся в постели, и хотя в школе и университете учился по-русски, и дома, и с товарищами, и с девушками обычно разговаривал на русском языке, в тот последний миг прошептал по-азербайджански: "Папа, я ведь умираю..." Глаза Ордухана наполнились слезами, а Абдул Гафарзаде закрыл свои глаза под очками. За всю двадцатишестилетнюю жизнь Ордухан впервые, наверное, видел своего отца таким беспомощным. Ровно без пятнадцати минут 8 часов утра Ордухан сделал последний вздох на руках у отца и улетел в невозвратное.
Тело Ордухана из больницы повезли в мечеть Тазапир, обмыли, завернули в саван, потом привезли домой, и все детали того дня, то есть 27 декабря, были в памяти Абдула Гафарзаде. Он мог, закрыв глаза, вспомнить по одному приходивших в дом с соболезнованием бесчисленных людей (с тех пор многие из них тоже легли здесь, на кладбище Тюлкю Гельди), как будто 27 декабря мозг Абдула Гафарзаде от безысходности и полного бессилия перед судьбой так протрезвел, что работал как часы. Мозг тогда брызгал водой на чувства и волнения, иначе можно было от горя воспламениться, сгореть, а надо ведь было достойно похоронить Ордухана.
Дождь начался в тот самый день, 27 декабря.
Тело Ордухана положили на стол в гостиной, комнату от всего освободили и все сорок квадратных метров сплошь застелили коврами, а вдоль стен расставили стулья. Приходившие с соболезнованием бесчисленные мужчины, молодые друзья Ордухана садились на стулья; девяностолетний Ахунд Фатулла Ага, направленный лично шейхульисламом и являющийся одним из самых известных в Баку, самых образованных молл, сидел в изголовье тела, а Абдул Гафарзаде - сбоку от него. Женщины были в другой комнате, и их плач и причитания отчетливо слышались в комнате, где сидели мужчины, и вызывали слезы у крепких как железо мужчин, пришедших выразить соболезнование Абдулу Гафарзаде.
Абдул Гафарзаде к тому времени уже больше двадцати лет был членом КПСС (когда в 1956 году был разоблачен культ личности, Хыдыр был реабилитирован как безвинно расстрелянный, он вступил в партию и теперь имел двадцатипятилетний партийный стаж). Но когда академик Фроловский сказал: "К сожалению, уже поздно...", когда он понял, что никакого чуда не будет, то решил, что остерегаться нечего, единственного сына надо похоронить по настоящему мусульманскому обычаю, с "аль-рахманом". Пусть говорят что хотят, пусть кричат и шумят, что членство в партии несовместимо с набожностью, но он как решил, так и сделает (так и сделал!).
... Ахунд Фатулла Ага ровным голосом читал наизусть Коран а Абдул Гафарзаде стал прислушиваться к шуму дождя и постепенно перестал слышать и голос Ахунда Фатуллы Аги, и доносившиеся из другой комнаты причитания женщин, будто во всем мире был только шум дождя, и все, больше никаких звуков не было на свете, и под шум дождя перед глазами Абдула Гафарзаде стали проходить детские, подростковые, юношеские годы Ордухана, от дня рождения до дня, когда он умер на руках отца. Видения были как через воду, как еще не высохшие, мокрые фотографии, вода наполняла воспоминания - от дождя ли, льющего снаружи, от бесконечных ли слез самого Абдула Гафарзаде. Никто не видел его слез (потому что их не было!), Абдул Гафарзаде контролировал себя, но никому не видимые его слезы лились, переливались через край, наполняли воспоминания.
