Федор Достоевский - Письма (1866)

Тогда они выслали мне 300 руб. из "Зари", и деньги тащились месяц. Я знаю эту штуку: это через какие-то конторы. Но главное в том, что Ник<олай> Ник<олаевич> Страхов написал мне потом, что иначе деньги и не высылаются. Стало быть, у них и понятия не имеют, как высылаются деньги, чтобы прийти так же скоро, как и письмо, то есть на третий день. Голубчик, помогите, посоветуйте им, иначе, если деньги замедлят, - я пропал. Высылаются же деньги таким образом, что надо поехать в Петербурге к какому-нибудь банкиру (хоть к Гинцбургу, или есть там и другой какой-то), внести им высылаемые деньги, получить от них вексель на три месяца (на имя Ротшильда, н<а>прим<ер>, так высылает "Русский вестник". Впрочем, всего лучше, изъяснив банкиру надобность скорой почтовой пересылки, - ввериться ему, и он сделает как знает. Они умеют; тем и занимаются). Затем этот полученный верный вексель (на почте это называется здесь и везде пересылкою valeur'ов (valeurs, то есть почти что деньги)) - этот вексель вложить в письмо ко мне, и застраховав на почте (это непременно, но "Русский вестник" хоть и страхует всегда, но никогда не обозначает на обертке пересылаемой суммы; ибо это valeur). Впрочем, как потребует почтамт: главное только застраховать, то есть положить 5 печатей. Об деньгах же почтамту и не упоминается. Я так пересылал из Петербурга за границу сам. Лучше всего, повторяю, расспросить Гинцбурга (или кого там), он научит. Но пусть переведут на талеры. Пересылать мне poste restante. Дойдет на третий день. Получив, я вынимаю вексель и иду к первому (или ко всякому) здешнему банкиру и меняю на золото, приплачивая за промен ничтожную сумму (на 1000 франков 10). Всё происходит в 20 минут. У Гинцбурга же (или где в другом месте) пусть переведут по курсу рубли на талеры. Умоляю, замолвите слово об этом. Ибо срок, время - для меня теперь всё, пуще денег!

(1) далее было: вывожу

(2) было: всё равно

(3) было: написать

(4) вместо: в котором - было: где я

373. А. Н. МАЙКОВУ

16 (28) октября 1869. Дрезден

Дрезден 16/28 октября/69.

Дорогой друг Аполлон Николаевич, получил и письмо Ваше, с месяц назад, и приписку к Пашиному письму, - но об этом после.

Ради Христа, скажите мне: что мне делать и на что теперь решиться? Я в отчаянии! Вы читали мое первое (просительное о 200 рубл<ях>) письмо к Кашпиреву, я и Вам писал. Писал об ужасной нужде и об отчаянном моем положении. И что же? До сих пор ни копейки денег не получил - одни обещания! Если б Вы знали только, в каком мы теперь положении. Ведь нас трое - я, жена, которая кормит и которой есть надо, и ребеночек, который может заболеть через нашу нужду и умереть! Что ж это за человек и как он со мной обращается!

Вот как было всё дело, день за днем; прислушайтесь и заметьте всё.

Через неделю после моего просительного (первого письма) я действительно получил письмо от Кашпирева, с выражением искреннего согласия и готовности и с векселем от петербургского банкира Хессина на здешнего дрезденского банкира Гирша. Иду к Гиршу: он читает вексель и говорит: тут написано, чтобы выплатить с laut Bericht, a laut Bericht значит предуведомление мне, Гиршу, от Хессина, чтобы я не платил без особого avis, которое должно быть мне выслано Хессином особо, а потому и не заплачу; заплачу, когда придет avis. Я стал ждать: хожу каждый день в контору: не пришло ли avis? Нет avis. Наконец в конторе надо мной стали посмеиваться. Потеряв терпение и будучи без хлеба - пишу Кашпиреву, объясняю мое отчаянное положение, прошу понудить Хессина, прислать avis, a с будущей 2-й присылкой 75 р.

- избавить меня от Хессина и Гирша. Письмо мое было послано от 27 сентяб<ря>/9 октяб<ря>. Жду - нет ответа! Ей-богу, думал, что уж и не будет. Между тем бегаю каждый день к Гиршу. Там смеются и говорят, что, верно, Хессин забыл прислать avis. Зашел справиться в две-три другие конторы, везде сказали, что по векселю с laut Bericht никто денег не даст без avis. В одной конторе сказали, что такие векселя иногда выдаются, но только на смех. Наконец получается ответ Кашпирева - на двенадцатый день после моего письма! Заметьте: почта из Дрездена в Петербург идет три дня, то есть если вы, например, отправили письмо из Дрездена в понедельник, то в Петербурге оно доставится В РУКИ в четверг. Сопоставив мое письмо с первым моим письмом (где я изъяснил же отчаянную нужду мою), ведь мог бы он поторопиться и ответить сейчас. Но письмо пришло на двенадцатый день! И заметьте: пишет от 3-го октяб<ря> (нашего стиля), а штемпель приема на петербургской почте значится 6-го октября. (1) Значит, оно валялось у него на столе так, без отсылки, три дня. Хоть бы для деликатности зачеркнул 3 и поставил 5! Неужели он не понимает, что мне это оскорбительно? Ведь я ему писал о нуждах жены и ребенка моего - и после того такая (2) небрежность! Разве не оскорбление! И что ж в письме: пишет, что справлялся у Хессина и что Хессин говорит, что avis послано, что он не понимает, почему я не получил, что он, впрочем, понудил Хессина послать другое avis и что теперь, стало быть, он уверен, что я уже получил от Гирша деньги. (Откудова уверен? Почему уверен?) Но что если я до сих пор не получил по векселю Гирша, то чтоб я прислал ему назад вексель и что он на другой же день по получении его пошлет мне вексель на другого банкира. Затем прибавляет в приписке, что если деньги еще мною не получены, то чтоб я ему телеграфировал немедленно, "разумеется, на мой счет", (3) и что он сейчас же, не дожидаясь присылки векселя (который придет по почте), пошлет мне вексель новый. Наконец прибавляет, что "на днях вышлет мне и вторые 75 рублей". (NB. Заметьте, что он пишет от 3-го октября.)

Телеграфировать я не мог в тот же день, то есть 9/21 октября, потому что где же у меня два талера на телеграмму? Неужели ж он не мог сообразить после моих двух писем, что у меня ни копейки нет денег, буквально ни копейки! Если б он только знал, как я достал эти два талера на другой день, чтоб ему телеграфировать! Но достал и послал телеграмму на другой день 10/22 октября, в пятницу. В субботу же отсылаю (4) ему вексель обратно. Справился у Гирша: "никакого avis, ни первого, ни второго"; я и телеграфировал: "Nein Avis. Hirsch giebt nicht Geld".

Теперь слушайте же: телеграфировал в пятницу; он, стало быть, получил никак не позже как в субботу утром. Ведь он мог бы послать в субботу утром. Это дело в один час делается. Ведь он сам же мне написал, что сейчас после телеграммы вышлет. Без такой надежды для чего ж бы я стал мучиться, как угорелый доставать два талера. Но он в субботу не выслал! Ну, думаю, вышлет в понедельник. Если в понедельник, то я в четверг здесь получаю непременно. И что же? Вот и четверг - ничего! Неужели я и теперь получу ответ на двенадцатый день, то есть в тот четверг? Как сумасшедший захожу к Гиршу справиться. И что ж? Только что сейчас пришло avis от Хессина! Пришло, а у меня уж 5 дней как нет векселя, я его отослал обратно, по его собственному приглашению!

Теперь вникните, ради Христа: тут могло быть два случая: 1) или Кашпирев, после моей телеграммы, поехал к Хессину и понудил его наконец послать avis, или 2) что Кашпирев не ездил к Хессину после телеграммы, а Хессин сам (может быть, в ответ на запрос Гирша из Дрездена, который был ему сделан дней семь назад) отвечал наконец Гиршу. В 1-м случае как мог Кашпирев, после телеграммы моей, понуждать Хессина послать наконец avis, когда сам же пригласил меня выслать ему вексель обратно. Ведь он знал же непременно, что я вышлю после его собственного приглашения, и действительно, он должен был его получить во вторник! Неужели он не сообразил, что когда Хессин пошлет avis, то векселя у меня уже давно не будет. Ну не небрежность ли это для меня оскорбительная! Если же он не ездил к Хессину, а Хессин сам прислал наконец avis, то (5) небрежность Кашпирева еще для меня оскорбительнее: ведь уж сколько раз я уведомлял его, что нет avis! Ведь дело это с Хессином идет более трех недель! Как же он понуждал-то Хессина, как же он справлялся у него после этого! Приезжал и по первому слову того, что уже послано, уезжал назад. Ведь признается же Хессин в письме к Гиршу, что avis он не высылал потому, что думал, что вексель и без того правильно написан, ибо всё дело, как видно по его объяснению Гиршу, произошло оттого, что он велел написать вексель ohne Berricht, a commis переврал и написал вместо ohne laut Berricht. Хорошо же после этого Кашпирев объяснился с Хессином, который его надувал, говоря, что уже послал два avis, тогда как теперь очевидно, по его собственному письму к Гиршу, что никакого avis никогда не было выслано! Разве это не небрежность в отношении ко мне! Что же теперь мне делать? Когда я получу теперь деньги! И почему, почему он ждет моей телеграммы, просит (6) прислать вексель обратно ("и тогда, дескать, вышлю вам на другой же день", а не в тот же), - а не высылает теперь, сейчас вторых 75 руб., которые в настоящую минуту уже десять дней тому назад должны бы быть высланы? Неужели он думает, что я писал ему о моей нужде только для красоты слога! Как могу я писать, когда я голоден, когда я, чтоб достать два талера на телеграмму, штаны заложил! Да черт со мной и с моим голодом! Но ведь она кормит ребенка, что ж если она последнюю свою теплую, шерстяную юбку идет сама закладывать! А ведь у нас второй день снег идет (не вру, справьтесь в газетах!), ведь она простудиться может! Неужели он не может понять, что мне стыдно всё это объяснять ему? Но это не всё, есть и еще стыднее: у нас до сих пор ни бабка, ни хозяева не уплачены - и это всё ей в первый месяц после родов! Да неужели ж он не понимает, что он не только меня, но и жену мою оскорбил, обращаясь со мной так небрежно, после того как я сам ему писал о нуждах жены. Оскорбил, оскорбил! О, как бы я ему отплатил! Ведь этак только барин (7) с своим лакеем обращается! Как с писаришкой каким-нибудь! Он скажет, может быть: "А черт с ним и с его нуждой! Он должен просить, а не требовать, я не обязан вперед давать". Да неужели ж он не понимает, что утвердительным ответом на мое первое просительное письмо он заручил меня! Ведь почему я к нему обратился с просьбой о 200 р., а не к Каткову? Потому что думал, что от него получу раньше, чем от Каткова (которого мне не хотелось утруждать), тогда как теперь, если б я написал тогда к Каткову, а не к нему, то давным-давно, уже неделю тому назад, имел бы деньги наверно! А я не написал! Почему? Потому, что он меня заручил своим словом! Следственно, он не имеет права говорить, что он плюет на мой голод и что я <не> смею торопить его. (8) Он, конечно, будет говорить, что он сделал всё с своей стороны, вексель выслал тотчас, и он не виноват, что вышло недоразумение, что он по моей жалобе к Хессину ездил и тот обещался прислать avis и т. д. И ведь, ей-богу же, он себя считает правым! Да неужели же он понять не может, что нельзя на отчаянное письмо о том, что столько уж времени ничего не получено, по их же ошибке отвечать только на двенадцатый день. На двенадцатый день, да, не лгу - у меня конверты целы и на них штемпеля. Нельзя на телеграмму, которую сам вызвал, ровно шесть дней не отвечать, тогда как почта достигает на 4-й день! Это небрежность непростительная, оскорбительная! Лично для меня оскорбительная! Ведь я ему о жене моей писал, о том, что она родила! Каково же оскорбление, после того как он уж заручил меня и через это заручение сделал то, что я к Каткову не посылал! Как они издают журнал после этого, при такой небрежности и при такой неумелости! Воображаю, что терпят иногородние подписчики! Понятна мне теперь и всеобщая ненависть, с которою их везде встретили. Я постоянно получаю журнал недель шесть после выхода! И они требуют от меня теперь литературы! Кашпирев пишет мне (в своем письме, на двенадцатый день) о моей повести, требует сообщить ее название для публикации вперед и т. д. Да разве я могу писать в эту минуту? Я хожу и рву на себе волосы, а по ночам не могу заснуть! Я все думаю и бешусь! Я жду! О боже мой! Ей-богу, ей-богу, я не могу описать все подробности (9) моей нужды: мне стыдно их описывать! Но если б Вы всё-то узнали! А он там, с помещичьей развалкой, на телеграмму ответит на двенадцатый день, а о второй присылке 75 руб. забыл, как Хессин забыл avis. Разве не обидно это? Разве не обидно видеть из его письма, что он и не думает о второй высылке, которая могла бы поскорее мне помочь, а требует объяснительной телеграммы о первой и умозрительно пишет: "на мой счет, разумеется". Да разве он не ведает, что неоплаченной телеграммы не примут нигде и что я же должен достать два талера, чтобы послать ее. Неужели ему невдомек (после-то моих писем!), что у меня не может быть двух талеров? Ведь это небрежность человека, который и знать не хочет обстоятельств другого. Неужто он по-барски презирает меня оттого, что выдался у меня такой месяц такой нужды и что я так низко зануждался! Да ведь через него же! И не считайте преувеличением злости мое сейчашнее мнение о его презрении из-за нужды: это слишком естественно у иных душ. Бессознательно порождает небрежность в отношениях! Я вижу следы этой презрительной небрежности ко мне в ответе на двенадцатый день, в неответе на телеграмму (которую сам же вызвал) и в небрежности, с которою вел справки у Хессина. Если б я для него что-нибудь значил, то он давно бы уж мог понудить Хессина поправить дело: стоило только быть капельку повнимательнее. Пусть он знает, что Федор Достоевский, может быть, более его может выработать своим трудом всегда! И после того у меня требуют художественности, чистоты поэзии без напряжения, без угару, и указывают на Тургенева, Гончарова! Пусть посмотрят, в каком положении я работаю!