Дмитрий Григорович - Рыбаки
- Сбегай в кабак, Ермила-конторщика позови; скажи, хозяин, мол, требует; в харчевне, скажи... да принеси бумажки лоскуток, чернильницу захвати... ступай!..
И, как бы утомленный такой длинной речью, Герасим медленно, едва передвигая ноги, подошел к двери харчевни. Он провел тут несколько минут, но, сколько ни напрягал свой слух, ничего не мог расслышать из разговора приятелей, кроме того разве, что Захар называл товарища соломенной душой, фалалеем, смеялся и хлопал его по плечу, между тем как Гришка ругал его на все корки.
Герасим, шмыгнув раза два по полу котами, вошел в харчевню.
Почти вслед за ним явилась жена со свечой, клочком бумаги и пузырьком с чернилами, из которого выглядывал обглодок пера; за нею вошел Ермил-конторщик. То был низенький оборванный человек в синеватом сюртуке, пережившем несколько владельцев, с таким крутым и высоким воротником, что лысая голова Ермила выглядывала из него, как из кузова кибитки; крупный рдеющий нос определял пьянчужку с первого взгляда.
Герасим передал ему в коротких словах сущность дела.
- Что ж, можно, с нашим великим удовольствием, только бы вот молодцы-то, - промолвил Ермил, прищуривая стеклянные глаза на Гришку и Захара, - было бы, значит, из чего хлопотать... Станете "обмывать копыта"*, меня позовите...
______________
* Всевозможные торговые сделки скрепляются в простонародье вином или чаем, - чаще, однако ж, вином. Когда дело идет о продаже скота, слово "могарыч" заменяется выражением: "обмывать копыта". (Прим. автора.)
- Ладно, катай! - сказал Захар.
- Извольте, извольте, с нашим удовольствием, - шутливо вымолвил Ермил.
Затем немедленно он сел за стол и, вынув из пузырька обглодок пера и пригнув лысину к левому плечу, принялся выводить каракули.
Присутствующие пододвинулись, кроме Гришки, который стоял на прежнем своем месте и время от времени поглядывал с явным беспокойством на дверь.
По мере того как слова являлись на бумаге, Ермил произносил их во всеуслышание.
- "Я, нижеподписавшийся, сим свидетельствую, - читал Ермил, владевший, по-видимому, большим навыком в такого рода делах, - свидетельствую, что продал комаревскому целовальнику Герасиму Павлову быка; бык же сей получил я по наследию от покойного родителя моего, рыбака Глеба Савинова..."
- Купил, слышь, на солонину, - неожиданно перебил Захар.
- Это не наше дело, - вымолвил целовальник.
- Это он точно, - заметил Ермил, - это здесь несоответственно. "Деньги же с него, целовальника Герасима Павлова..." Сколько денег-то?
- Пять целковых, - сказал Герасим.
- "Деньги сполна полу..."
- Нет, погоди, стой! - закричал Захар. - Давай наперед деньги.
- Чего ты орешь-то! Отдам, - промолвил Герасим.
- Ну, и отдавай, когда так: нам не верил, и мы те не верим! - промолвил Захар.
Целовальник медленно повернулся и вышел из харчевни. Захар остановил его на пороге и велел захватить в счет два штофа.
Минут пять спустя вернулся целовальник в сопровождении жены, которая держала два штофа и стаканы. Захар поспешно завладел деньгами: сосчитав их на ладони, он кивнул головою Герасиму и подмигнул Гришке, который не обратил на него внимания; глаза и слух приемыша казались прикованными к выходной двери харчевни.
- Теперь пиши сколько хошь! - сказал Захар, обращаясь к Ермилу и запрятывая в карман деньги.
Ермил снова помакнул перо и продолжал:
- "Деньга же пять рублей серебром сполна получил, в чем и подписуюсь. За незнанием грамоты руку приложил отставной приказный Ермил Акишев".
- Погоди, - сказал целовальник, - подпиши уж ты и за свидетеля.
- А как, примерно, насчет, то есть, водочка будет, Герасим Павлыч? спросил Акишев, лукаво прищуривая левый глаз.
- Будет.
- Самое, выходит, любезное дело, когда так, - подхватил Ермил.
И тотчас же подмахнул:
- "При сей продаже свидетелем был отставной приказный Ермил Акишев, в чем и руку приложил..."
- Ну, давайте, братцы, обмывать копыта, я свое дело исполнил, за вами дело, - проговорил Ермил, придвигаясь к штофам, которые привлекательно искрились перед огарком. - Что это товарищ твой не весел? Парень молодой - с чего бы так? - присовокупил он, посматривая на Гришку, между тем как Захар наливал стаканы.
- Скучает все по покойнике, братец ты мой; известно, жаль! - подхватил Захар.
Он подошел к Гришке и торопливо шепнул ему что-то на ухо; тот тряхнул волосами, приблизился к столу, взял стакан, залпом выпил вино, сел на лавку и положил голову в ладонь.
- Ну... ну, бывайте здоровы! - произнес Ермил, принимая стакан из рук Захара и медленно, как бы боясь пролить каплю, поднес вино к синим губам своим.
- Полно, Гришуха! Не воротишь, одно слово - не воротишь! У меня вот отца и матери нет; кабы не величали Силаичем, не знал бы, как и отца-то звали: сирота круглый, значит, все единственно, - а вишь, не тужу! заговорил Захар, успевший уже опорожнить шкальчик и пододвигая Гришке штоф. - Ну-кась, тяпнем-ка по чарочке, с горя! Тяпнем за все хвосты!.. Ну, а вы-то что ж... Дядя Герасим! Хоша ты подвел нас, обмишулил, надул, все единственно - нам это наплевать! Мы зла не помним, Ермил, пейте же, чего стали!.. Эх, нет у меня гармонии! - подхватил Захар, воодушевляясь и ударяя кулаком по столу. - То-то бы повеселил честную компанию... эхма!..
Захар закинул при этом назад голову, кашлянул и затянул тоненьким, пронзительным дискантом своим:
Попила-то моя головушка,
Попила-то, погуляла-а-а!..
И, эх, хотят-то меня, добра молодца,
Поймати у прилуки, у моей сударышки,
У милушки у Аннушки... и! и!..
- Что ж вы, ребята, подтягивай!
- Ты потише, брат, - равнодушно сказал Герасим, готовившийся уже выйти из харчевни.
- А что?
- Да то же, что тише; приходи завтра - нонче нельзя, - возразил Герасим, которым снова овладели вялость и сонливость, как только окончилась сделка.
- Это еще по какому случаю? - спросил удивленный Захар.
- Нельзя, да и только, вот те и все тут; ступайте вон! - вымолвил целовальник, направляясь к двери.
Захар разразился было бранью, но Ермил Акишев поспешил удержать его.
- Малый, удалая голова, не шуми! - сказал он, - не годится - по той причине не годится, слышь: с утра суд ждут; того и смотри, наедет. Михайла Иваныч давно здесь.
- Какой Михайло Иваныч?
- А становой!
При этом известии Гришка поднял голову, и лицо его побледнело как полотно.
Захар опустил стакан.
- Суд... зачем? - спросил он, значительно понижая голос, но стараясь сохранить спокойный вид.
- Покража случилась: фабриканта Никанора обокрали, - отвечал Ермил, приподымаясь с места.
Захар не расспрашивал дальше: на этот раз смущение овладело им столько же, сколько и самим Гришкой. Он торопливо забрал штофы и последовал за Ермилом, приемышем и целовальником, которые выходили из харчевни.
Задние ворота "Расставанья" открывались только в экстренных случаях. Гришке и Захару предстояло выйти из заведения не иначе, как через кабак.
В кабаке было немного народу, но тем не менее шел довольно живой разговор. Обкраденный фабрикант служил предметом беседы.
- Так как же, Кузьма Демьяныч, как, по-твоему, что с ними теперь будет? - спрашивал один из присутствующих, обращаясь к старику, занимавшему середину кружка.
- А что будет - известно что: за некошное дело будет поученьице тошное... знамо, спасибо не скажут.
- И будь без хвоста, не кажись кургуз, умей концы хоронить! - произнес кто-то.
- Вот так уж сказал! Ты думаешь, концы схоронил, так и прав вышел? Нет, брат, нонече не так: ночью сплутовал - день скажет; на дне морском, и там не утаишь концов-то. В неправде-то сам бог запинает... везде сыщут.
- И слава те господи!
- Ненаказанный не уйдет!
- Поделом: не воруй! - сказал высокий черноволосый человек в синей мещанской чуйке.
- Что больно сердит?
- Видно, самого обокрали: он и серчает.
- Было всего, - начал высокий человек, - гнал это я - вот все одно, как теперь, - гнал гурты: мы больше по этой части; сами из Москвы, скупаем товар в Воронеже. Так вот раз увели у меня вола.
- Как так?
- Да так, взяли и увели: дело было ночью.
- Эки мошенники!
- Ну, так что ж?
- Вестимо, не сидел скламши руки. Стоял это я подле села, под Рязанью: я к становому. Ну, спасибо ему, заступился; сейчас же кинулись это в кабак тут и взяли.
- Ну, то-то вот и есть! Как не найти! Везде найдут. На дне окияна-моря, и там сыщут.
Мороз пробежал по всем суставчикам приемыша, и хмель, начинавший уже шуметь в голове его, мгновенно пропал. Он круто повернул к двери и шмыгнул на улицу. Захар, больше владевший собою, подошел к Герасиму, успевшему уже сменить батрака за прилавком, потом прошелся раза два по кабаку, как бы ни в чем не бывало, и, подобрав штофы под мышки, тихо отворил дверь кабака. Очутившись на крыльце, он пустился со всех ног догонять товарища.
Буря как словно приутихла. Дождь, по крайней мере, лил уже не с такою силою, и громовых ударов не было слышно. Один только ветер все еще не унимался. Унылый рев его, смешиваясь с отдаленным гулом волнующейся реки, не заглушаемый теперь раскатами грома и шумом ливня, наполнял окрестность.
