СНТ - Владимир Сергеевич Березин
Зон рисовал на потолке буквы, потому что такую сцену он помнил по книгам, – правда, там рисовали на стекле, но потолок был ничем не хуже. Написанные буквы живут вечно, даже если они написаны светом, и Зон думал, что они сохранятся и тогда, когда он сюда переедет, и спустя много лет, когда он уже ничего не будет писать, эти буквы будут время от времени светиться в темноте.
* * *
Он стал редко спать один, и однажды ему приснился тот гигантский контейнер в магазине «Все за 0,99 евро», из которого он достал ножик. В том контейнере с сетчатыми стенками были сотни таких ножей – сотни, если не тысячи. Там был кубометр ножей по цене один евро без цента – и теперь Зон задавал себе вопрос: один ли он испытывает такие приключения?
Наверное, можно было сделать что-то необычное – например, стремительно разбогатеть, открыв банкомат, но эти мысли унесло, как октябрьскую листву ветром. Зона не пугали видеокамеры, которые фотографировали окрестности банкомата, гораздо важнее, что было в этой идее что-то невыносимо пошлое.
Он начал думать, не стоит ли уволиться и завести себе синюю майку с жёлтой звездой для подвигов. Пойти тайным героем по свету, помогая людям.
То есть подкручивая, отрывая и завинчивая неожиданно открутившееся и пришедшее в негодность.
Но теперь он был не один, и его даже повезли на дачу знакомиться с родителями. Они понравились друг другу, оттого хорошо и весело выпили. Зон подумал, не рассказать ли им про ножик, но в последний момент просто поленился шевелить губами. Яблочная водка затуманила глаза девушки, поэтому Зон настоял, что его подвозить не нужно.
Он поехал от неё на автобусе, но, задумавшись, перепутал маршруты. Автобус привёз его на соседнюю станцию, где вокруг него сразу сгустилась чернота майской ночи.
И тогда из этой темноты выступили двое, будто с трудом проявляясь на тёмном снимке.
Двое преградили ему путь. Их лица были пусты, как оловянные миски в ночной столовой. Один был длинный, а другой – низкорослый, но всё равно они были похожи друг на друга своей внутренней пустотой, как близнецы.
Зон сразу понял, что сейчас будет. И точно – длинный, зайдя сзади, вдруг схватил его за горло. Этот длинный, пыхтя, душил Зона, и сил не было вырваться из его цепких рук, которые отчего-то пахли рыбой.
В это время коротышка достал нож и, нехорошо улыбнувшись, пошёл к ним. Нож у коротышки был вовсе не перочинный, хороший убойный нож с широким и длинным лезвием.
И тут Зон понял, что его будут убивать. Он вырос в одном из самых угрюмых районов своего города, рядом с бесконечными общежитиями химического комбината, и знал, что значат эти пустые лица и глаза.
Ноги начали слабеть, и Зон почувствовал, что ещё секунда, и он потеряет волю. Тогда жизнь его неминуемо уйдёт струйкой в пыльный песок обочины.
Тут он вспомнил про ножик и всё же успел дотянуться до кармана, проиграв длинному ещё несколько глотков воздуха.
Нож сам раскрылся в его руках, и Зон впервые увидел в нём тонкое короткое лезвие не длиннее иголки. Не целясь, он воткнул его в бедро длинному. Удар оказался такой силы, что крошечное лезвие обломилось и осталось в ране. Эффект, однако, вышел неожиданным – руки на горле Зона мгновенно разжались, а что-то чёрное и липкое окатило его фонтаном.
Зон вырвался и, не оглядываясь, побежал к станции.
Оказавшись довольно далеко и попав в светлый круг фонарей, он остановился и принялся рассматривать ножик. Что-то было с ним не так.
Он лихорадочно поддел ногтем лезвие. Вдруг то, что было ножом, распалось в его руках на две пластмассовые пластинки и несколько старых железяк. Потёки крови съели сталь, как не съедает её кислота за неделю. В руках у Зона осталась какая-то труха – мерзость, тлен. Будто картофельные очистки, осыпалось всё это мимо пальцев.
Ножик был мёртв.
Зон тупо посмотрел на то, что изменило его жизнь, как смотрят дети на убитую лягушку.
И, помедлив, разжал пальцы, отпуская мёртвое тельце на свободу.
После этого он двинулся к освещённой платформе, где уже вставала звезда последней электрички. История завершила свой круг, и вот он пробирался мимо спинок кроватей и проволоки, которыми местные жители окружили свои незаконные посадки. Зон вспомнил чьи-то слова о том, что в этом мире можно надеяться только на выращенную своими руками картошку.
Электричка призывно закричала, и он наддал ходу. Зон бежал, а в спину ему глядели, невидимые в темноте, голубые глаза огородов.
(звонок по предоплате)
Когда на дачах пьют вечерний чай,
Туман вздувает паруса комарьи,
И ночь, гитарой брякнув невзначай,
Молочной мглой стоит в иван-да-марье,
Тогда ночной фиалкой пахнет всё:
Лета и лица. Мысли. Каждый случай,
Который в прошлом может быть спасён
И в будущем из рук судьбы получен.
Борис Пастернак
Жаркое время лета я проводил на даче. Я жил там, будто внутри чеховской пьесы. Зной останавливал движение ветра.
Жар солнца, а не движение воздуха перебирал сухие цветы в кувшине на веранде. На такой веранде должен был бы появиться Гаев, приехавший из города с коробкой анчоусов, и ветеринар Астров, возвращающийся с визитов по новорусским дачам в окрестности. Но они существовали только в моём воображении. Один я курил на веранде толстую сигару, которую выиграл в пти-жё.
Летний зной на даче, арбуз, канотье – всё это вернулось в мир будто предвестником больших катаклизмов. Эти жаркие дни должны были предварять войны и революции, и скоро другие люди застучат сапогами по доскам террасы. Но поскольку поделать с этим ничего нельзя, можно расслабиться, смотреть, как сквозняк уносит дым, и сидеть в прохладе.
Но тут раздался звонок, который выдернул меня из безмятежного мира. Такой звонок, по которому нужно одеться, обуться и спешить на первую же электричку в город.
Это был Александр Васильевич. Он трубил общий сбор, но не медным звуком походного горна, а тихим голосом повелителя нашей небольшой компании.
Тем же вечером Александр Васильевич привёл нас на бульвар, где мы расселись на длинной скамейке. Кругом стоял неумолчный грохот строительной техники.
Место для встречи он придумал удивительно неприятное. Москва была накрыта ночью, как кастрюля крышкой. Вокруг – жара и духота, а по обе стороны бульвара, в свете фонарей, копошились строительные рабочие.
– Время сейчас непростое, тревожное. – Александр Васильевич
