Хвост виляет собакой - Ларри Бейнхарт
– Он был пьяницей, – говорю я ей. Почему бы ей не узнать о моем отце. – Когда он напивался, он имел обыкновение задирать меня. Не так, как в кино: он не ломал мне ребра, не отправлял в больницу и тому подобное. Просто бил меня.
– Мне жаль, Джо, – говорит она, полная сочувствия.
– Не нужно вот этого. Если ты будешь говорить такое дерьмо, я тебе ничего не расскажу.
– Мне жаль, что мне жаль.
– Я расскажу тебе кое-что. Как я вышел победителем. Во-первых, ты должна понимать, если у тебя такой отец, то ты можешь выдержать все. Это делает тебя выносливым.
Она все еще смотрит на меня с сочувствием. Это меня злит.
– Ты не понимаешь.
– Ладно, объясни мне.
– Дети любили хвастаться, как сильно их папаша избил их.
– Мужики – такие сволочи, – говорит она.
– Да, мужики – сволочи. Без вопросов. Почему бы тебе не завести девушку? Может быть, так будет лучше. Может быть, ты этого хочешь?
– И насколько крепким был твой старик?
– Большую часть жизни он работал в литейном цехе. Ты когда-нибудь была в литейном цехе?
– Нет.
– Там делают формы. В формы заливают расплавленный металл. Большинство форм делается из песка. Обыкновенный мокрый песок. Как на пляже. И вот, человек всю жизнь таскает ящики с мокрым песком, ведра с расплавленным металлом. Пятьдесят кило, сто, двести пятьдесят, сколько угодно. Целыми днями. И это ужасно горячо. Металл разбрызгивается. Попадает на голую кожу. Ты не можешь просто бросить это, потому что у тебя в руках пятьдесят килограммов раскаленного алюминия, горячего и жидкого, как твой утренний кофе. Вот насколько крепким был мой старик.
– Довольно крепким.
– Довольно крепким. Это мужская работа. Хорошая работа для мужчины. Но проблема была в том, что он пил. Так что, когда он прогуливал работу и просаживал деньги в баре, мы жили не очень хорошо. В основном, когда он напивался, он злился и выбивал из меня дурь или, во всяком случае, пытался. Мне оставалось просто терпеть, пока он не решал, что сделал достаточно, или пока не ложился спать. Я не жалуюсь. Так бывает, пока ребенок не вырастет достаточно взрослым, чтобы найти себе свой дом, или достаточно сильным, чтобы постоять за себя и сказать «с меня хватит». Так устроена жизнь, ты же знаешь.
– Если бы у тебя был сын, ты бы так его воспитывал?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты бы стал бить его до тех пор, пока он не стал бы достаточно сильным, чтобы дать сдачи?
Мне приходится остановить свой рассказ и подумать об этом. Забавно, ведь может показаться, что я думал об этом раньше, и не раз. Но я никогда не задавался таким вопросом, и никто другой не задавал мне его вот так в лоб. Я не рос с обычной для ребенка мыслью, что, будучи взрослым, я не позволю себе так относиться к своим детям, всегда буду разрешать им не спать допоздна и есть конфеты, или что там детям кажется несправедливым. О да, я всегда буду справедливым и не стану наказывать их без повода. И все в таком духе.
– Я всегда говорил, что никогда не буду пьяницей, как мой старик. И никогда им не был. Я вроде как хотел, чтобы рядом была женщина. Мать. Мужчине одному растить ребенка – это тяжело. Особенно когда рядом нет никого – ни бабушек, ни тетушек, ничего. Это была просто неудача – что моя мать не оставила никого вместо себя, чтобы меня воспитывали. Так что, нет, не стал бы. Если бы рядом была женщина. Можно обойтись и без этого. Есть и другие способы превращения мальчика в мужчину, кроме постоянных побоев. Может быть, они не такие эффективные, – в шутку говорю я, – но они есть. Конечно, есть.
– Ты собирался рассказать мне о последнем разе, когда ты заставил его остановиться.
– Мне было около пятнадцати. Почти пятнадцать. Он пришел домой, снова пьяный. А значит, без денег. Мы начинаем спорить. Мне не стоило ввязываться, потому что даже пьяный в стельку, он чертовски больше и сильнее меня. На порядок. Он начинает бить меня. Я говорю ему: «Не надо больше. Хватит». Он замахивается на меня. Я уворачиваюсь. Это еще больше его злит. Тогда он набрасывается на меня по-настоящему, метит кулаком со всей силы. Я не убегаю. Не прячусь. Я делаю шаг навстречу и принимаю удар вот сюда. – Я показываю на свой лоб. – Он ломает руку. Он чувствует это даже по пьянке. Он отходит и смотрит на нее. На свою руку. Он держит ее, обнимает, и ему так больно, что он больше не может меня бить.
Я не бил его, но я победил. Я ушел. И больше не вернулся.
Официантка стоит за стойкой и курит. Она видит, что Мэгги допивает кофе, подходит с кофейником и наливает нам.
– Простите, у вас нет лишней сигареты? – спрашивает ее Мэгги.
– Конечно, милая, – отвечает она. Она дает Мэгги сигарету. Протягивает мне пачку спичек. На обложке нарисован силуэт девочки с конским хвостом. Под ней написано: «Затянись». Я прикуриваю сигарету Мэгги. Отдаю спички официантке, и она уходит. Мэгги смотрит на меня сквозь дым. Наверное, она разыгрывает какую-то сцену. Это нормально. Это женские или актерские штучки.
– Ты любишь меня, Джо?
– Да, наверное, люблю, – говорю я.
– Тогда отвези меня домой, – говорит она, – и займись со мной любовью, Джо.
Глава тридцать седьмая
В одном я был прав: как только это начинается, остановиться уже невозможно.
Миссис Маллиган приезжает в семь, всего через несколько часов после нашего возвращения домой. Мы все еще не ложились спать. Она занимается своими делами. Я отпрашиваюсь с работы. Мы с Мэгги спускаемся вниз, умирая от голода и жажды, часов в одиннадцать-двенадцать. Миссис Маллиган делает нам апельсиновый сок, чай и булочки. Интересно, она заметила, что мы изменились? Да. Любой бы заметил. Я не знал, что так бывает. Нам удается выпить сок, но мы не можем допить чай с булочками. Мы нужны друг другу. Опять.
Мы готовы вернуться наверх. Или на диван. Или на террасу. Нам очень нужно побыть наедине.
– Мэри, – говорит Мэгги.
– Да, Мэгги, что я могу для вас сделать?
– Почему бы тебе не взять пару дней отпуска.
– Вы как дети, ей-богу, – говорит она. – Американские дети, не ирландские. Ни один ирландец, даже подросток, не
