Алексей Писемский - В водовороте
* Следовательно, ты меня поощряешь! (франц.).
Князь некоторое время подумал.
- Ничего особенного не имею сказать против того! - проговорил он, наконец.
Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная мысль. Ему пришло в голову, что барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича с Еленой с глазу на глаз, чего князь вовсе не желал.
- Итак, все? - сказал он, вставая.
- Все! - отвечала Анна Юрьевна.
Барон в эту минуту юркнул, но не в большую гостиную, а через маленькую дверь во внутренние комнаты. Несмотря на причиненную ему досаду тем, что тут говорилось про него, он, однако, был доволен, что подслушал этот разговор, из которого узнал о себе мнение князя, а также отчасти и мнение Анны Юрьевны, соображаясь с которым, он решился вперед действовать с нею.
Князь недаром беспокоился: у Елены с Жуквичем, в самом деле, происходил весьма интимный разговор. Как только остались они вдвоем в гостиной, Елена сейчас же обратилась к Жуквичу.
- Вы, однако, не дочитали мне письма, которое вчера получили.
- Я ж его привез сюда! - отвечал Жуквич и, вынув из кармана письмо, подал его Елене.
Елена принялась читать письмо, а Жуквич стал ходить взад и вперед по комнате, с целью, кажется, наблюдать, чтобы не вошел кто нечаянно.
Елена, дочитав письмо, изменилась даже вся в лице.
- Это ужасно! - произнесла она.
Жуквич молча принял от нее письмо и положил его снова в карман: грусть и почти скорбь отражались в глазах его.
- Надобно как можно скорее пособить им, - сказала Елена стремительно.
- А чем?.. - возразил ей печальным голосом Жуквич. - У меня ж ничего нет! Все взято и отнято правительством!
- У меня тоже решительно ничего нет, - подхватила Елена, смотря себе на гуттаперчевые браслеты и готовая, кажется, их продать. - Но вот чего я не понимаю, - продолжала она, - каким образом было им эмигрировать, не взяв и не захватив с собой ничего!
- Одним нечего было захватить, - ответил с грустною улыбкой Жуквич, другие ж не успели.
- В таком случае я лучше бы осталась дома и никуда не пошла.
- Да, но человеку жить желается, - его ж инстинкт влечет к тому; остаться значило - наверное быть повешену.
- Потом еще, - допытывалась Елена, - они жили до сих пор!.. Этому уже лет пять прошло, как они эмигрировали; но отчего они вдруг все разорились?
- О, тому причина большая есть!.. - подхватил Жуквич. - До последнего времени правительство французское много поддерживало... в Англии тоже целые общества помогали, в Германии даже...
- А теперь, что же, они прекратили эту помощь?
Жуквич грустно склонил при этом свою голову.
- Теперь прекратили!.. Прусско-австрийская война{325} как будто ж всему миру перевернула голову наизнанку; забыли ж всякий долг, всякую обязанность к другим людям; всем стало до себя только!..
- Ужасно! - повторила еще раз Елена. - Нельзя ли в Москве составить подписку в пользу их?.. Я почти уверена, что многие подпишутся.
- В Москве ж... подписку в пользу польских эмигрантов?.. Что вы, панна Жиглинская! - почти воскликнул Жуквич.
Елена сама поняла всю несбыточность своего предположения.
- В таком случае составьте подписку только между поляками московскими, - те должны отдать все; я хоть полуполька какая-то, но покажу им пример: я отдам все мои платья, все мои вещи, все мои книги!
- И все это будет такая ж крупица в море, - произнес Жуквич. - Вы прочтите: двести семейств без платья, без крова, без хлеба!..
У Жуквича при этом даже слезы выступили на глазах; у Елены тоже они искрились на ее черных зрачках.
- Ну, так вот что! - начала она. - Я просто скажу князю, чтобы он послал им денег сколько только может!
- О, нет, нет!.. - опять воскликнул Жуквич, кивая отрицательно головой. - Вы ж не знаете, какой князь заклятый враг поляков.
- Тут дело не в поляках, - отвечала Елена, - а в угнетенных, в несчастных людях. Кроме того, я не думаю, чтоб он и против поляков имел что-нибудь особенное.
- Против ж поляков он имеет!.. Я могу вам это доказать ясно, как божий день, из его заграничной жизни.
- Пожалуйста, я никогда ничего подобного от него не слыхала! проговорила Елена с заметным любопытством.
Жуквич некоторое время медлил и как бы собирался с мыслями.
- Это было ж в Лондоне, - начал он, заметно приготовляясь к длинному рассказу. - Я ж сам, к сожалению, был виновником тому, что произошло... Был митинг в пользу поляков в одной таверне!.. Восстание польское тем временем лишь началось... Я только прибыл из Польши и, как живой свидетель, под влиянием неостывших впечатлений, стал рассказывать о том, как наши польские дамы не совсем, может, вежливо относятся к русским офицерам... как потом были захвачены в казармах солдаты и все уничтожены... Вдруг князь, который был тут же, вскакивает... Я передаю ж вам, нисколько не преувеличивая и не прикрашивая это событие: он был бледен, как лист бумаги!.. Голос его был это ж голос зверя разъяренного. "Если ж, говорит, вы так поступаете с нашими, ни в чем не виноватыми солдатами, то клянусь вам честью, что я сам с первого ж из вас сдеру с живого шкуру!" Всех так ж это удивило; друзья князя стали было его уговаривать, чтобы он попросил извиненья у всех; он ж и слушать не хочет и кричит: "Пусть, говорит, идут со мной ж на дуэль, кто обижен мною!.."
Елена слушала Жуквича с мрачным выражением в лице: она хоть знала нерасположение князя к полякам, но все-таки не ожидала, чтобы он мог дойти до подобной дикой выходки.
- Это, может быть, тогда произошло под влиянием какой-нибудь случайной минуты, но теперь, я надеюсь, этого не повторится, - проговорила она.
- Вы думаете ж? - спросил ее Жуквич.
- Совершенно уверена в том! - отвечала Елена.
- Разве ж красота женская способна так изменить человека? - сказал, пожимая плечами, Жуквич. - А я ж полагаю, что князь мне будет даже мстить, что я передал вам о положении моих несчастных собратов.
- Но чем он может мстить вам?.. Не донос же он на вас сделает, возразила ему Елена, уже обидевшись за князя.
Разговор их при этом должен был прекратиться, потому что в гостиную вошли Анна Юрьевна и князь. Сей последний, как только взглянул на Елену, так сейчас догадался, что между ею и Жуквичем происходила весьма одушевленная и заметно взволновавшая их обоих беседа. Такое открытие, разумеется, не могло быть ему приятным и придало ему тревожный и обеспокоенный вид. Анна Юрьевна тоже явилась какая-то все еще расстроенная, да и барон, вскоре пришедший, никак не мог скрыть неприязни, которая родилась у него против князя за его отзыв о нем. Вечер, вследствие всего этого, начал тянуться весьма неодушевленно, и даже превосходнейшим образом приготовленное мороженое никого не развлекло: хозяева и гости очень были рады, когда приличие позволило сим последним двинуться по домам.
Князя до того мучила замечаемая им интимность между Еленой и Жуквичем, что он, едучи в карете с нею, не утерпел и сказал ей:
- Когда я вчера возвратился домой поутру и входил в гостиную, то случайно, конечно, видел в зеркало, что Жуквич вам читал какое-то письмо.
- Да, читал! - отвечала Елена, нисколько не смутившись.
- Но от кого же это письмо и какого рода? - спросил князь.
- Об этом много говорить надобно, а я сегодня слишком утомлена для того.
- Но вы, однако, мне скажете это?
- Непременно, - отвечала Елена.
У князя точно камень спал с души.
- А когда именно скажете? - присовокупил он.
- Завтра, вероятно! - отвечала Елена.
Она хотела прежде обдумать хорошенько, с чего ей начать и как лучше подействовать на князя, который, со своей стороны, убедясь, что между Еленой и Жуквичем начались не сердечные отношения, а, вероятно, какие-нибудь политические, предположил по этому поводу поговорить с Еленой серьезно.
IV
На другой день князь Григоров совершенно неожиданно получил письмо с заграничным штемпелем. Адрес был написан незнакомой ему рукою. Как бы заранее предчувствуя что-то недоброе, князь с некоторым страхом распечатал это письмо и прочел его. Оно было от г-жи Петицкой и несколько загадочного содержания. "Извините, князь, - писала она, - что я беспокою вас, "но счастие и спокойствие вашей супруги заставляют меня это делать. Известный вам человек, который преследует княгиню всюду за границей, позволяет себе то, чего я вообразить себе никогда не могла: он каждодневно бывает у нас и иногда в весьма непривлекательном, пьяном виде; каждоминутно говорит княгине колкости и дерзости; она при нем не знает, как себя держать. Я несколько раз умоляла ее сбросить с себя эту ужасную ферулу; но она, как бы очарованная чарами этого демона, слышать об этом не хочет и совершенно убеждена, что он тем только существует на свете, что может видеть ее. Ваш совет и ваше слово, я уверена в том, могущественнее всего подействуют на княгиню. Она до сих пор сохранила еще к вам самое глубокое уважение и самую искреннюю признательность; а ваша доброта, конечно, подскажет вам не оставлять совершенно в беспомощном состоянии бедной жертвы в руках тирана, тем более, что здоровье княгини тает с каждым днем, и я даже опасаюсь за ее жизнь".
