Белград - Надя Алексеева
– Бранков, что ли… – прошептал Суров.
Заревел младенец на руках у растрепанной женщины. На ее указательный палец пластиковым кольцом крепились соска и зеленый осьминог на веревочке.
Дальше всех затопило страхом.
Какой-то мужик, на бегу пихнув Сурова под бок, указал на маленькую красную точку, загоревшуюся за Дунаем. Потом мигнула еще одна вдали. Мужик так и не вынул изо рта незажженную сигарету.
– Что? Что он говорит? – прошептала Аня.
– Говорит, ПВО заработало.
– Против кого? Господи…
Достав телефон, она пыталась вызвать такси, а приложение будто бы искало машину, хотя город встал. И Аня, и телефон действовали на автомате, как раньше. Кто-то сказал, что везде отрубили электричество. Суров спрашивал у мужика про бомбоубежище, тот лишь качал головой.
Приложение зависло: пропал мобильный интернет. Гул самолетов рвал низкие тучи. Люди, держась в тени двухэтажных домиков, будто спасаясь от жары, разбегались кто куда. Аня налетела на продавщицу из пекарни. Они лишь кивнули друг другу: все эти «изво́литэ-изви́нитэ» отвалились, как свет и связь. Суров протащил Аню вниз по лестнице, промелькнул их рыбный ресторан, опустевший, запертый, дальше – будки с попкорном, платановая аллея, фонтанчик с питьевой водой, не перекрытый, брызжущий во все стороны.
У казино остановились отдышаться. Горло распирало, пот студил голову, жег глаза. Тренькнуло сообщение: пропущенные звонки от Руслана. Затем связь снова пропала. Аня перезванивала – даже гудок не проходил.
– Он на работе, окраины не будут бомбить, – тормошил ее Суров. – Кому наш пустырь нужен? Давай, еще чуть-чуть.
Аня стояла, она не верила, она хотела очнуться.
– Вон, вон уже суд!
Аня повторяла себе, что с Русланом всё хорошо. Решила сегодня же поговорить с ним. Мысленно увидела, как выгуливает Ялту и бубнит, репетирует то, что надо будет сказать. На этом зависла, пока Суров снова не потянул ее вперед. Он бежал, озираясь по сторонам, и крепко держал ее за руку. Пряча Аню за спину, пересек проспект Теслы, хотя машины были редки.
Солнце, лиловое сквозь тучи, блеснуло в стекляшке суда. Вдали, возле мусорных баков, притулился тот грузовичок с мегафоном на крыше, сборщик металлолома. Ане показалось – она стоит у себя на балконе, слышит из мегафона сербские песни и думает, кому бы пожаловаться на шум. И всё в порядке. Жизнь больше не горит, не взрывается.
Они уже были в переулке у крыльца суда – и тут ее ослепило. Огонь был красно-черный, раздутый во все стороны. Стёкла на суде треснули и обрушились сотней зубастых кусков. Дальше Аня не видела: ее придавило, распластало по асфальту тяжелым телом Сурова. Щеку ошпарили грязь и щебень. В нос лезла горькая вонь. Суров обхватил руками ее голову, подмял под себя ее ноги. Она не помнила, сколько так пролежала, но стекло больше не осыпа́лось. Теперь шуршало, надвигалось что-то по асфальту. Прямо возле них затормозила машина, запахло бензином. Они лежали на разделительной полосе. Пухлой, грязно-белой, с розовым кровавым разводом.
– Ты жива?
Суров приподнялся. У него была ссадина на щеке, надорван рукав на куртке.
Рядом стояла бело-красная «скорая». Фельдшер с чемоданчиком тараторил по-сербски. Суров поднял Аню, жестом показал: они в порядке. Зажал пальцами плечо – в дыре потемнели от крови, слились в одну несколько полос тельняшки. Буркнув «царапина», Суров отстранил ее руку.
Сделав два хромых шага к дому, Аня остановилась. Суд без фасада был как гигантские серые соты. Бесшумно опадали на землю обрывки горелой бумаги, мошками кружил пепел, испачканные пакеты трепетали на ветках. От грузовика остались ось на двух колесах и кабина, которую сплюснуло, будто на нее обрушился кулак великана. Над ней кренилась и горела елка. Всё кругом усыпано мусором, баки опрокинуты.
«Скорая», посигналив, объехала Аню, развернулась, заслонила вид. Припарковалась к ним носом. Руслан говорил, что это не по-сербски: сербы паркуются задом к выезду. Из кабины выпрыгнул водитель. Они с фельдшером возились у баков. Погрузили кого-то на носилки, захлопнули дверь.
– Наверное, хозяин грузовика, – Суров покачал головой. – Бедняга.
«Скорая» взвыла сиреной – Суров спрятал лицо Ани у себя на груди, прижал покрепче, – проехала мимо.
Аня высвободилась, зачем-то похромала за машиной. Смотрела вслед, пока та на бульваре не повернула налево, к Земуну.
Вернувшись, она увидела свои оскаленные острыми осколками окна, вишню, сломанную пополам, как зубочистка, рыжую кухонную тряпку, заляпанную, так и не отстиравшуюся, болтавшуюся на балконе, будто ничего не случилось. Рванула к подъезду, но Суров ее окликнул.
– А-а-ань.
Он сидел на корточках. Он гладил что-то светлое.
Аня подошла сзади, вцепилась ему в здоровое плечо. Возле кучи догоревшего мусора лежала Ялта. Раскинула передние и задние лапы, точно в прыжке, зажмурилась от страха. Из раны на шее, поверх аккуратно пристегнутой шлейки, кровь уже не текла. Перепачкала белую шерсть, заполнила трещину в асфальте, загустела. Поводок был оборван. Обожженный край запекся – так подпаливают зажигалкой шелковую ленту, чтобы не бахромилась.
Аня опустилась на корточки, затем на колени.
– Ялта… – Аня потянула собаку к себе.
Собака казалась ей сосредоточенной – будто нарочно держит команду «Умри!», и вот-вот вскочит, поставит грязные лапы на джинсы Сурову, завиляет хвостом. Аня попыталась взять Ялту на руки, прижать к груди, как тогда. Тогда собака дрожала и поскуливала, но согревалась. Аня несла ее от дебаркадера и чувствовала, что вот, жизнь вернулась. Теперь руки не слушались, Ялта не слушалась.
Аня пошатнулась, привстала с колен, на землю упал кусок обгорелого поводка. Суров поднял собаку. Розоватая кожа с белесым пухом и едва заметными сосками на животе чуть вздрогнула.
Нет, показалось.
Под животом Ялты лежал бейджик с фотографией Руслана.
В офисе собрались многие, кто был на тех блинах. Господи, всего два дня прошло.
Суров постоянно висел на телефоне, дозванивался до больниц, неотложек, моргов. Связь восстановили час назад, но линии были заняты. Эти короткие гудки, одинаковые из всех телефонов, прижатых к уху или поставленных на громкую связь…
Чай, мятный, который Суров заварил Ане, плеснув туда ракии, стоял нетронутый. Остыл, позеленел. На кухне толклись люди. Говорили про удар по террористам, предпринятый миротворцами, зачистку какого-то «гнезда» в Белграде, про старый Генштаб. Снова звучал «Илыя Кады».
– Пишут, в Сербии тыща четыреста сорок два бомбоубежища. Почти все в Белграде, – финансист хмыкнул. – Переоборудованы под бары и ночные клубы. Правильно, чего добру пропадать.
– Мы хотели забыть, – сказал вошедший Стефан.
Все притихли.
Он подошел к Ане, перепачканной кровью, – там, где прижимала Ялту. Спрашивал, где Руслан и где ее ранило. За последний
