Зачарованный апрель - Элизабет фон Арним
— Конечно. Полагаю, что вы оставили свой экипаж в Меццаго и собираетесь уехать ночным поездом?
— Может быть, я остановлюсь на ночь в отеле и уеду утром. Но расскажите о себе, — добавил он, любуясь ее восхитительным профилем. — Лондон без вас стал совсем пустым и скучным. Леди Дройтвич сказала мне, что вы здесь с совершенно незнакомыми людьми. Надеюсь, они к вам добры? Судя по вашему виду, отдых пошел вам на пользу.
— Они были очень добры, — ответила Крошка. — Я познакомилась с ними по объявлению.
— По объявлению?
— Теперь я думаю, что это хороший способ приобрести новых друзей. Я уже многие годы не была ни с кем близка так, как с одной из моих соседок.
— Правда? И кто она такая?
— Когда вы увидите их за обедом, попробуйте угадать, кого я имею в виду. Расскажите мне о маме. Когда вы видели ее в последний раз? Мы договорились не писать друг другу, пока все идет хорошо. Мне хотелось провести месяц в одиночестве.
— А вместо этого приехал я и все испортил. Я не могу выразить, как я стыжусь того, что побеспокоил вас.
— Но я очень рада вас видеть! — порывисто воскликнула Крошка, для которой его приезд пришелся очень кстати. Он избавлял ее от навязчивого внимания Бриггса. — Теперь расскажите мне, как там мама.
Глава 20
Крошка так жадно расспрашивала его о своей матери, что скоро мистер Арундель начал фантазировать.
Он с радостью поговорил бы о чем угодно, только бы сидеть возле леди Каролины и смотреть на нее, но он просто очень мало знал о Дройтвичах и их друзьях. Они встречались на тех больших приемах, куда приглашали и литераторов, иногда он завтракал или обедал вместе с ними, но никогда не был на короткой ноге с аристократическими семействами. Все, что он знал, — это сплетни, которые годились для вечерних газет и клубов, но мало интересовали леди Каролину. Вскоре запас новостей у него истощился, и для того, чтобы подольше удержать ее подле себя, он начал выдумывать. При его воображении нетрудно было выдать интересные сюжеты, которые постоянно бродили у него в голове, за действительные события. Поскольку Крошка была из тех людей, которые тем теплее относятся к родственникам, чем дальше они от них, она с удовольствием слушала его рассказы.
Мистер Арундель начал с описания того, что «леди Дройтвич была там-то и там-то и говорила то-то и то-то. Как всегда, она очаровательно выглядела в новом платье, была со всеми любезна», и так далее. В основном эти сведения он почерпнул из светской хроники. Словом, поначалу его описания были довольно банальными, но постепенно он разошелся, и поступки леди Дройтвич стали более занимательными. Какие-то слова, которые она якобы произнесла на модной выставке, заставили Крошку удивленно вскрикнуть:
— Мама действительно это сказала?
Вскоре выяснилось, что она не только говорила, но и делала удивительные вещи.
— Мама действительно это сделала? — широко распахнув глаза, восклицала Крошка.
Мистер Арундель совсем разошелся и стал приписывать миледи некоторые особенно интересные мысли, которые пришли ему в голову, и рассказывать о смешных, очаровательных поступках, которые она совершила (в его воображении, конечно же).
Крошка слушала с растущим чувством удивления, восхищения и гордости. Она и не подозревала, что ее мать может быть такой душкой.
«Неужели она правда это сделала? Это же просто очаровательно! Удивительно, что она это сказала! Какое лицо было бы у Ллойд Джорджа, если б он услышал это?»
Крошка смеялась без передышки. Если бы ее мать была сейчас рядом, она с радостью обняла бы ее. Время летело стрелой, в саду постепенно сгущались сумерки, и уже почти стемнело, когда Крошка наконец вспомнила об обеде. Она посмотрела на часы и увидела, что уже четверть восьмого.
— Господи боже! — воскликнула она, быстро вскакивая со скамейки.
— Да, уже поздно, — сказал мистер Арундель.
— Я быстренько пойду вперед, а за вами пришлю девушку. Мне нужно бежать, иначе я не успею переодеться к обеду.
Она побежала вверх по дорожке с грацией юной лани. Мистер Арундель последовал за ней, но гораздо медленнее. Ему не хотелось выходить к столу разгоряченным. К счастью, он был уже недалеко от вершины холма. Франческа встретила его на полдороге, проводила в дом и усадила отдыхать возле камина, в котором потрескивали дрова.
Мистер Арундель, который и так умирал от жары, встал у окна, как можно дальше от огня, и принялся рассматривать далекие огоньки Меццаго. Дверь в салон была открыта. Весь дом затих, как это всегда бывает перед обедом, когда все обитатели готовятся к обеду, приводя себя в порядок. Мистер Бриггс выбирал галстук, отвергая один за другим и постепенно все больше приходя в отчаяние. За то время, которое он провел в своей комнате, леди Каролина в его воображении стала еще прекраснее, чем в действительности. Он сравнивал молодую леди со всеми самыми прекрасными женскими портретами, которые видел в своей жизни. Потом перешел к ангелам небесным и, наконец, дошел до безнадежного презрения к самому себе, недостойному целовать следы ее ног. Бедным галстукам доставалось, как никогда, потому что, по мнению мистера Бриггса, они делали его внешность еще зауряднее, чем прежде. Это было вовсе не так, но сказать ему об этом было некому, поэтому он продолжал мучиться с выбором своего гардероба, в то время как неумолимо приближался момент, когда все-таки придется выйти к столу.
Крошка в своей комнате, торопясь, переодевалась в черное платье, стараясь стать как можно незаметнее. По-еле того, что дамы пришли в восхищение от ее розового туалета, который она давно уже считала годным только на тряпки, она не знала, на чем остановиться. Нужно было нечто, в чем бы она выглядела серой мышкой. Впрочем, ее поиски увенчались не большим успехом, чем поиски мистера Бриггса, хотя и по другой причине. К своему глубочайшему сожалению, она была слишком прекрасна для того, чтобы затеряться даже в самом блестящем обществе, не говоря уж о скромной компании хэмпстедских дам.
Миссис Фишер надела кружевную накидку, которая превращала ее обычное платье в вечерний наряд, и приколола брошь в виде двух жемчужных лилий. Они были соединены голубой эмалевой лентой с выгравированной золотыми буквами надписью Esto perpetua[13]. Это был подарок Рёскина ко дню ее свадьбы.
