Николай Гоголь - Том 3. Повести
Пробуя свои силы в различных жанрах, молодой Гоголь намечает путь к реалистической трактовке действительности на основе своей собственной, совершенно оригинальной литературной системы. Но именно в этот период исканий он особенно доступен различным литературным влияниям.
Гоголь дебютировал и завоевал себе литературную известность как „сказочник“. Но фантастический элемент, который играет такую роль в „Вечерах“, не имеет ничего общего с субъективно-идеалистической фантастикой популярного в те годы в России Гофмана; Гоголь никогда не признавал за фантастическим хотя бы субъективно значимой реальности; для него это был либо сон, обоснованный психологически, либо фольклор, т. е. система фантастического, объективно данная автору в совокупности народных верований, либо, наконец, чисто литературный, композиционный прием. Но, тем не менее, перешагнуть от насыщенной фантастикой сказки к реалистической повести, еще мало развитой в русской литературе, представляло, конечно, значительные трудности. И здесь ему оказали помощь молодые французы, — так называемая „неистовая школа“ и, прежде всего, Ж. Жанен.
Нет никаких сомнений, что Гоголь был знаком с произведениями „неистовых“. Помимо того, что русские журналы того времени пестрели их именами, ими чрезвычайно интересовался Пушкин, с которым Гоголь в эти годы находился в тесном общении. Среди лозунгов, выдвигаемых „неистовыми“, Гоголю должен был быть особенно близок лозунг о „фантастическом в действительности“, наиболее резко и отчетливо формулированный Ж. Жаненом. Действительность — неоднократно возглашает этот писатель — сама по себе дает художнику столько необычайного и фантастического, что ему нечего гоняться за фантастикой в тесном смысле этого слова. В самой природе, в реальной жизни есть много такого, что, будучи подано в известной манере, в определенной композиционной связи, может образовать самое причудливое, самое фантастическое произведение, где, однако, не будет ничего сверхъестественного. Для Гоголя в период после „Вечеров“ этот тезис был очень плодотворен; он мог послужить ему как бы мостом к чисто реалистической трактовке сюжета. И вот, используя некоторые приемы Жанена, он переключает замысел повести о бедном мечтателе из плана гофмановской фантастики в план изображения „необычайного в действительности“, мотивируя всё действие „Невского проспекта“ бытовыми „диковинками“ большого города.
Из произведений Жюля Жанена на „Невском проспекте“ сказалось влияние: во-первых, нашумевшего в свое время романа „Мертвый осел и гильотинированная женщина“ (L’Ane mort et la femme guillotińe. Paris, 1829), а во-вторых, ряда очерков в пятнадцатитомном сборнике „Париж или книга ста одного“ (Paris ou le livre de cent et un. Paris et Bruxelle, 1832), посвященном описанию Парижа. Первый роман, трактующий ту же, что и у Гоголя, тему любви мечтательного юноши к падшей женщине, помог Гоголю перенести в реалистический план историю Пискарева.[19] Что касается сборника „Paris ou le livre de cent et un“, то в предисловии к нему и в очерках „Асмодей“ (Asmod́e) и „Мелкие профессии“ (Les petits ḿtiers)[20] Жанен за обыденным образом Парижа стремится вскрыть его таинственную внутреннюю жизнь, то есть изобразить его по принципу необычайного и фантастического в обычном и бытовом. И нет никакого сомнения, что Гоголем использован ряд приемов Жанена для описания Петербурга в „Невском проспекте“.
Таким образом тема любви бедного мечтателя к легкомысленной женщине дважды обрабатывалась Гоголем. Первоначально она была задумана в плане гофмановской фантастической повести, что видно из отрывка „Фонарь умирал“. Но эта установка оказалась для молодого Гоголя, стремившегося к реалистической трактовке действительности, неприемлемой. Тогда, используя приемы французской неистовой школы, он развернул ее в плане реалистического изображения „необычайного в обыденном“. Недаром в последней редакции „Невского проспекта“ (в „Арабесках“), в отличие от черновой, усилен реалистический тон снов Пискарева (подробностью об испачканном сюртуке), развита естественная мотивировка этих снов (введен эпизод с покупкой опиума у персиянина) и, наконец, исключен эпизод с офицером в последнем свидании с красавицей, живо напоминающий соответствующее место в гофмановской повести о бедном студенте („Повелитель блох“). Эти поправки явно свидетельствуют о стремлении Гоголя к освобождению от гофмановского влияния и к усилению реалистических моментов в повести.
Наконец, в изображении Пирогова и в юмористических и реалистических сценах в квартире немца-ремесленника Гоголь свободен от всех романтических воздействий. Эти элементы „Невского проспекта“ являются существенным этапом в эволюции Гоголя от романтизма ранних произведений к критическому реализму „Ревизора“ и „Мертвых душ“.
Критика сразу же оценила повесть именно с этой стороны. За несколько дней до первого представления „Ревизора“, в анонимной рецензии „Современника“ на второе издание „Вечеров на хуторе“, „Невский проспект“ выделен был из всех появившихся к тому времени повестей Гоголя как „самое полное из его произведений“. Автором столь дальновидного замечания был Пушкин. Но и раньше, тотчас по выходе „Арабесок“, не менее высокую оценку „Невекому проспекту“ дал в „Молве“ (1835 г. № 15) Белинский: „две его (Гоголя) пьесы в „Арабесках“ („Невский проспект“ и „Записки сумасшедшего“) доказывают, что его талант не упадает, но постепенно возвышается“. Эту мысль развивает затем Белинский в статье „О русской повести и повестях Гоголя“ как раз применительно к Пирогову, образ которого Белинский восторженно оценивает как „тип из типов, первообраз из первообразов“ (соч. Белинского, т. II стр. 95, 225).
Нос I. Источники текста а) ПечатныеС — „Современник“ 1836 г., там третий, стр. 54–90.
П — Сочинения Николая Гоголя. Том третий, СПб., 1842.
Тр — Сочинения Гоголя. Том третий. 1855.
б) РукописныеРЛ1 — Черновой набросок начала повести из записной тетради, принадлежавшей И. С. Аксакову (РА3), Публичная библиотека им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
РЛ2 — Автограф из древлехранилища Погодина („Нос“. Автограф Н. В. Гоголя) на семи страницах листового формата. Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
РЛ3 — Беловой автограф начала повести, переплетенный вместе с предыдущим автографом. Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Занимает первый лист в переплете.
В настоящем издании печатается по Сочинениям 1842 г. с поправками по „Современнику“, Сочинениям 1855 г. и по рукописи РЛ2.
Повесть „Нос“, впервые напечатанная в журнале „Современник“ 1836 г., т. III (цензурное разрешенье от сентября 1836 г.) за подписью „Н. Гоголь“, снабжена там следующим примечанием от редакции, принадлежащим Пушкину: „Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки, но мы нашли в ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись. Изд.“ („Современник“ 1836, т. III, стр. 54). Но к тому моменту, когда Пушкин писал это примечание, „рукопись“ Гоголя имела уже свою длительную историю.
II.Самый ранний набросок начала повести записан Гоголем в б. аксаковской тетради РЛ1, на 6-ой странице, в верхней ее половине.[21] Записи „Носа“ предшествует черновик статьи „Взгляд на составление Малороссии“, занимающей первые 4 страницы тетради. После начала „Носа“ следует чистая страница, вслед за которой, на 9-ой странице, — запись отрывка „Мне нужно видеть полковника“ с вариантом („Мне нужно к полковнику“) на обороте. „Взгляд на составление Малороссии“ датирован был Гоголем в „Арабесках“ 1832-м г., отрывки, следующие за началом „Носа“, относятся к роману „Гетьман“, над которым Гоголь работал в 1832–1833 г.; таким образом этот первоначальный набросок „Носа“, судя по его местоположению в тетради, скорее всего может быть отнесен к концу 1832 г. или к началу 1833 г. Следует отметить, что характер почерка и чернила в записи „Носа“ отличаются от смежных набросков. Чистые страницы, оставленные после наброска „Носа“, говорят о том, что Гоголь, записав начало повести, предполагал вскоре вернуться к продолжению ее, но в течение ближайшего промежутка времени этого не сделал.
Помимо местоположения наброска в тетради, отнесение начала работы Гоголя над повестью к 1832 г., по мнению Н. Тихонравова, подтверждается указанием на этот год в самом тексте наброска: „23 числа 1832 года случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие“ (см. Соч. 10 изд., II, стр. 566). Косвенным соображением в пользу отнесения замысла „Носа“ к 1832 г. является и то обстоятельство, что как раз в 1831–1832 гг. появляются в журналах „носологические“ сюжеты, и мотивы близкие к повести Гоголя, а также текст вывески, помещенный в „Молве“ за 1831 г. (ч. VI, стр. 8–9), к которому восходит вывеска Ивана Яковлевича.