Лучшие люди города - Катерина Кожевина
– Гражданин Ким, вы опять за свое. Придется выписать штраф. Порча газона – это, знаете ли…
– Да выписывай. Хоть завыписывайся. Где же мне их пасти, если вы всё запретили? Я в своем доме, на своей земле не могу ни чихнуть ни пернуть.
– Гражданин Ким! Попрошу…
– Что ты попросишь? Как маленький был, так впереди всех бежал: «Дядя Миша, дядя Миша, дайте молока из-под коровы». А теперь что? Вырос, погоны напялил, и всё – «гражданин Ким»? – Он махнул рукой, быстро зашагал к кабине фургона и завел мотор. Полицейские о чем-то зашептались между собой. Публика поцокала и начала расходиться.
Лена, так и не поняв смысла происходящего, зашла в администрацию. Под одной крышей расположились кабинет главы района, совет депутатов, загс, отделение полиции и суд. Вахтер в очках на пол-лица читал брошюру «Группы крови, типы тела, наша судьба». Похожие очки носил Влад Листьев. Лена хорошо помнила, как по телевизору показывали его похороны. Она тогда спросила мать, почему дяденька с цветами лежит в очках, ведь глаза у него закрыты и он все равно ничего не видит. Мать не нашлась что ответить.
Охранник встрепенулся, попросил у Лены паспорт, хотя двух человек перед ней пропустил просто так. Он начал медленно, тщательно выводя округлые буквы, переписывать в журнал ее данные со всех страниц. На листе с пропиской остановился, несколько раз перечитал, бубня себе под нос московский адрес: «Шипиловская, Шимиловская… хрен пойми». Потом секунд пятнадцать, как пограничник в международном терминале, сличал Ленину фотографию с самой Леной и наконец выдал листочек, похожий на квитанцию, – «Посетитель № 13, Горохова Е.Ф.».
Кабинет Юлии Михайловны, главы Крюковского района, находился на первом этаже. Лена дернула дверь приемной, но она не поддалась, заперта на замок. Странно. Уже 11 часов, даже 11:02. Набрала номер – вместо гудков заиграла «Лунная соната» в электронной обработке. Никто не подходит. Набрала еще раз. На второй триоли из трубки раздался строгий голос:
– Слушаю.
– Это Елена Горохова, из «Нефтепромрезерва», у нас встреча с вами в одиннадцать.
– А, вы уже приехали? Я подойду минут через двадцать, – и добавила с нажимом: – Срочные дела, сами понимаете.
– Понимаю.
Лена ненавидела, когда кто-то распоряжался ее временем. Она вообще ненавидела ждать. Чаще всего приходилось ждать в районной поликлинике. Подростком она подолгу сидела у кабинета терапевта, считала рваные раны на старом линолеуме, слушала, как лампы, перебивая друг друга, мерзко стрекочут на ржавом потолке. Перед ней в очереди обычно сидели три-четыре старушки, которые вежливо здоровались, интересовались ее здоровьем и оценками в школе. Лена без труда угадывала «нотки» корвалола, котлет и жженого сахара в запахе их шерстяных кофт. Дамы давно перезнакомились и ходили на прием к врачу, как на светскую вечеринку:
– Нина, ты в этом году что сажать будешь – «Розетту» или «Пензенскую скороспелку»?
– «Розетту». И еще хочу «Ермака раннего» попробовать. Но боюсь, как бы колорад не пожрал. В прошлом году его, гада, еле собрала, потом лежала тряпочкой.
– А чего тебе колорад? Ты внуков попроси, пусть они жука собирают. Мои вон возятся с ним, лапы отрывают.
– А моих не допросишься. Они где сели, там и вокзал.
Когда наступал черед Лены, она заходила в кабинет, бросала рюкзак у входа, садилась на краешек стула, стоящего боком к столу, и окликала врача:
– Привет, мам!
– А… привет, мышка, – женщина в белом халате отвечала, не отрываясь от собственных записей, больше напоминающих кардиограмму. – Как в школе дела? Что за контрольную?
– Четыре.
– Четыре? Почему не пять? – Мать поднимала на Лену глаза с нитками лопнувших капилляров.
Лена оправдывалась, что ей достался самый сложный вариант, что другие вообще схлопотали трояки и двойки, но мать всегда заканчивала разговор об оценках одинаково: «Неважно, как все, важно, как ты».
Лена обещала, что будет лучше готовиться, потом брала на карманные расходы мелочь из маминого кошелька и мчалась за «Дошираком» и кислющей жвачкой Center Shock. Лене было запрещено входить в кабинет по блату, не дождавшись своей очереди, даже за ключами или деньгами на обед.
Юлия Михайловна приехала через сорок минут. Она семенила по коридору как пингвин, сопела и расстегивала по дороге свое болоньевое пальто.
– Ну, проходите. – Дама открыла ключом приемную, а потом и свой кабинет. – Я раньше на четвертом этаже сидела, но потом решила переехать пониже, а то не набегаешься туда-сюда.
Перед входом висело прямоугольное зеркало, чтобы можно было посмотреть на себя, привести в порядок прическу перед тем, как попасть на аудиенцию. Стол в приемной прогнулся под тяжестью бумаг, стопки разной величины напоминали тетрис, в который невозможно выиграть, – даже если собрать одну строчку целиком, она все равно не сгорит.
Юлия Михайловна выглядела то ли на сорок, то ли на шестьдесят. Точный возраст определить сложно. Полное лицо, без резких морщин сразу врастало в плечи – шеи почти не было. Золотые сережки с рубинами оттягивали крупные мочки ушей. На пальцах по несколько колец, как у жен арабских шейхов. Если муж прогонит, будет на что жить. Она вынула из сумки белый пакет и положила в маленький холодильник, стоящий в углу, потом села на стул и накинула висевший на нем синий рабочий пиджак. На лацкане – значок «Единой России» и герб Крюкова.
– Какие-то свиньи опять перед входом газон попортили, зла не хватает. – Юлия Михайловна, очевидно, не застала корриду с уазиком и овцами.
Лена в красках описала происходящее.
– Ким? Все не уймется никак, провокатор. Но ничего, суд разберется.
– А что случилось?
– Наконец-то областное начальство обратило на нас внимание. Решили территорию вокруг реки объявить заповедником. То есть там ни строиться нельзя, ни хозяйство вести. Это все заповедная зона. Мы экологию блюдем.
– А с Кимом что?
– А у него там ферма стоит. Еще родители его строили. Он теперь, по закону, ничего делать не может. Ни землю
