Дождался - Константин Михайлович Станюкович
Прошла минута.
Ему казалось, что его все забыли. Нарочно никто не идет. А ведь, кажется, хорошо платит Берте.
Неволин снова звонил.
Берта, только что оторвавшаяся от уборки соседней комнаты, торопливо вошла и, приветливо улыбаясь при входе к жильцу, спросила:
— Что угодно?..
— Лекарство! — раздраженно спросил Неволин и злыми глазами смотрел на молодую, румяную и сильную горничную с вспотевшим озабоченным лицом.
— Сейчас пойду.
— Не могли сходить… Это что же?..
— Но, monsieur, я не виновата. Аптекарь сказал, что лекарство может быть готово через двадцать минут… А двадцати не прошло…
— Это бессовестно со стороны аптекаря… Не правда ли?.. Прошу вас, сию минуту идите… Только подайте платок… О, господи!..
И Неволин сердился на Берту и за то, что она здорова, и за то, что она, казалось, безучастна к нему и улыбается, как и госпожа Шварц, лицемерно.
«И вообще люди большие эгоисты и думают только о себе. Он не такой эгоист!» — с наивной уверенностью подумал Неволин и вспомнил, как он заботился о Леле, как сидел целую ночь, когда она захворала.
Обозленный, он уже мысленно упрекал теперь жену и словно забыл, что она «золотое сердце» и как ухаживала за ним, когда он заболел.
И внезапно проговорил:
— Это подло!
Ему хотелось плакать и от обиды, и от нетерпения поправиться, и от нового злого чувства к женщине, которую так особенно сильно любил, как это казалось.
Через несколько минут Берта, обливавшаяся потом, принесла лекарство и сказала, улыбаясь добрыми круглыми глазами:
— Бежала… Теперь примите, и вам будет лучше!
Он поблагодарил Берту и заискивающе попросил скорей развести один порошок в рюмке с водой. Он нетерпеливо смотрел, как она это делала. Один вид нового лекарства словно бы гипнотизировал его и внушал уверенность, что порошок поможет.
И как только он выпил до последней капли полрюмки, ему стало сразу легче. Мокрота не душила. Дышать было свободнее. Свист из груди не вылетал.
— О, благодарю вас, Берта! Идите… Мне ничего не нужно!
Берта ушла, скрывая под обычной приветливой улыбкой жалость к этому несчастному умирающему господину.
Неволин смягчился. Берта уже не казалась такой безучастной к нему. И Леля, разумеется, не так виновата, и он напрасно ее подозревает. Через пять дней она приедет и будет сидеть безотлучно при нем.
«О, теперь я поправлюсь!» — уверенно подумал Неволин.
И, закрывая глаза, охваченный радостным чувством какой-то необыкновенно счастливой сонной грезы, заснул, широко раскрыв рот.
Сонный порошок подействовал быстро.
IX
Известие хозяйки о том, что Неволину, по словам врача, не протянуть и недели, и что жена прислала телеграмму о новой отсрочке, вызвало в Ракитине быстрое решение: вызвать жену к умирающему мужу.
Пусть хоть умрет верующим в нее «влюбленным дураком»!
Ракитин жалел «дурака» и обижался за него, как мужчина, который не дался бы в такой обман. Жена Неволина возмущала Ракитина. Но в то же время ему хотелось познакомиться при исключительных условиях с этой хорошенькой, «проблематической барынькой», как поспешно уже зарисовал ее Ракитин в своем представлении.
Он изучит «интересный тип». Недаром он быстро отгадывает женщин и до сих пор пользуется успехом у них. А теперь сердце его кстати было свободно.
Ракитин помнил адрес. Неволин не раз о нем говорил Ракитину, когда приглашал его навестить их зимой.
И, подписав «срочная», Ракитин составил следующую телеграмму:
«Если хотите застать мужа в живых и облегчить последние его минуты, немедленно выезжайте. Соблаговолите срочно телеграфировать больному о выезде».
«Небось, прикатит после такой телеграммы, и бедняга дождется наконец свою мадонну!» — мысленно проговорил Ракитин и вышел.
С телеграфной станции Ракитин ушел довольный. Последние дни около бедняги Неволина будет любимая жена. И, разумеется, не хотел бы себе сознаться, что очень доволен своим добрым делом и потому, что увидит эту возмущающую его бессердечную женщину, будет часто с нею вместе в комнате умирающего и провожать на прогулках.
Эта программа уже пробегала в голове Ракитина, когда он возвращался в пансион, взглядывая на проходящих молодых женщин с любопытством.
У решетки сада пансиона Ракитина остановил молодой красавец англичанин в светлой фланели и, приподнимая фетр, обмотанный кисеей, любезно спросил:
— Как здоровье вашего соотечественника?
— Плох! — с умышленной резкостью ответил Ракитин.
— О-о-о! Но, надеюсь, еще протянет?
— Пяти дней не проживет! — резко и насмешливо ответил Ракитин.
Молодой человек, казалось, не считал нужным заметить резкий и явно насмешливый тон Ракитина.
Он снова значительно протянул свое: «о-о-о!» и с спокойной и вежливой настойчивостью прибавил:
— Извините, что задерживаю. Позвольте один вопрос?
— Позволяю.
— Жена вашего бедного друга приедет?
Ракитина взорвало.
Он в упор взглянул в светлые, добродушно-спокойные глаза англичанина.
«Экая уверенная молодая скотина!» — подумал Ракитин и с дерзкой насмешкой сказал:
— Не приедет!
— О-о-о!
— Вы пари проиграете!
— Благодарю вас. Очень жаль! — невозмутимо вежливо промолвил молодой человек.
И, приподняв фетр, вышел на улицу, по-видимому, несколько недоумевающий такой резкости русского писателя.
А Ракитин, обрадованный, что оборвал высокомерного англичанина, торопливо направился в пансион.
В коридоре он встретил Берту.
— Больной все еще спит?
— Только что проснулся.
— В постели?
— Приподняться хотел и не мог…
— Сиделки еще нет?
— Нет…
— О, сейчас придет… сейчас придет! — проговорила откуда-то появившаяся хозяйка. — Я уж была у одной особы… Но только дорого спрашивает… Десять франков в сутки на всем готовом… Это будет стоить пять франков у меня… Самая дешевая цена… Угодно переговорить с особой?.. Верно, и предупредите бедного Неволина?
Ракитин не спорил о цене, хотя и понимал, что хозяйка делает свой гешефт. Да и неловко, казалось ему, было торговаться.
«Ну и черт с тобой!» — мысленно промолвил Ракитин и, улыбаясь лукавыми своими глазами, сказал:
— Надеюсь только, что ваша особа не наведет на больного уныния?
— Простите… Я не совсем понимаю… Чем может навести уныние сиделка, которую я рекомендую? — не без достоинства проговорила госпожа Шварц и приготовилась обидеться в качестве «слабой женщины».
— Разве не понимаете, милая госпожа Шварц, чем сестры милосердия удручают?..
Ракитин рассмеялся и продолжал:
— Да своим торжественно-участливым видом, точно хочет сказать: мне жаль умирающего. Или — что, пожалуй, еще хуже — обладает такой наружностью, что больной будет волноваться от раздражения.
О, она поняла. Она и не могла подумать, что такой знаменитый писатель мог считать госпожу Шварц совсем глупой. Она, слава богу, понимает, как важно для больного видеть около себя успокаивающее, приятное лицо. Это важно не только для больных, но — осмелится выразить свое мнение — и для здоровых. И она не держит в своем пансионе уродов-горничных.
