Королевы Нью-Йорка - Е. Л. Шень
Мама включает телевизор и находит тот единственный канал, где показывают новости на северокитайском. Я пытаюсь беззвучно вытащить альбом для рисования и карандаши из тайника в стеллаже. Но мама все слышит.
– Иди, – говорит она, не сводя глаз с телевизора. Сиси уснула у нее на коленях.
– Серьезно?
– Вернись домой к ужину.
Я сую карандаши в карман шорт и пулей вылетаю из дома, пока мама не передумала.
Я отстегиваю велик и еду вниз по Сорок первой авеню в сливочно-желтом потоке солнечного света. Мимо проносятся машины, старушка в кислотно-розовой дутой куртке отшатывается, когда я закладываю поворот вдоль тротуара. Притормаживаю возле Унисферы и устраиваюсь на одной из скамеек, окружающих металлическую скульптуру. Здесь царствуют голуби – они клюют крошки у меня под ногами, а рядом раскатывают скейтеры. Я достаю альбом из корзинки велосипеда и открываю на странице с начатым рисунком Итати Утиха. Это мой любимый персонаж в «Наруто»[18]. Его ухмылка вышла отлично, но вот глубоко посаженные рубиновые глаза и длинная неровная стрижка никак мне не удаются. А я хочу, чтобы получилось идеально. Хочу передать, что он не просто злодей, а что за его паршивыми поступками стоит всего лишь отчаянное желание защитить свою деревню. Набросав контур волос, я перехожу к глазам – в которых сквозит мука, стоицизм.
– Эй!
Я вскидываюсь от неожиданности, плечи подскакивают, альбом падает на гравийную дорожку. Чужие руки поднимают мои рисунки. Я веду взглядом по рукам, по плечам, по телу и наконец вижу лицо. Акил. Смотрит на меня. Протягивает мне альбом.
– Блин, – говорит он. – Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя напугать. Я тут просто, кхм, район исследую.
Я разглаживаю рубашку и стараюсь не пялиться на его шею, по которой градом катится пот.
– Ой, – отвечаю я, – то есть ничего страшного. Ты, э-э, на пробежку вышел?
Акил утирает футболкой лицо.
– Нет, – смеется он, – я занимаюсь так называемым городским пешим туризмом.
– Городским пешим туризмом?
– Да, это типа как обычный пеший туризм, только в городе.
– Ну то есть… просто гуляешь?
Он мотает головой, ворошит свои кудри.
– Идти надо быстрее, чем обычно. Сложно объяснить. Я занимаюсь этим, когда нервничаю. Мама говорит, что эндорфины помогают справиться с тревогой. Нужно просто выпустить это из себя, понимаешь? – У него по шее расползается румянец. – Прости, сам не знаю, зачем тебе это все затираю.
– Да нет, все путем.
Я смотрю на свой альбом у Акила в руках, а он тем временем перешагивает через мой велик и садится рядом на скамейку. Мы как две точки в тени огромной металлической планеты.
Колено у Акила дрожит, ступня отбивает ритм по бетону. Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, но не нахожу слов. Впрочем, это и неважно, потому что Акил разглядывает мой рисунок, его нос в считаных дюймах от начатых глаз Утихи.
– Вау, вот это кайф. – Он склоняет голову вбок. – У тебя необычный стиль.
Я заливаюсь краской.
– Это из аниме.
– Аниме?
– Да, типа мультяшный персонаж. Но не из детских мультиков, понимаешь? Это персонаж из моего любимого японского мультсериала. Ничего особенного.
– Ну, – заявляет Акил, бережно вручая мне альбом, – выглядит офигенно.
Он широко улыбается, и я невольно улыбаюсь в ответ.
– Итак, – я осторожно подбираю слова, – почему же ты нервничаешь? В смысле, можешь и не рассказывать. Ну, если только сам не хочешь.
Акил пожимает плечами.
– Да знаешь, ничего такого. Новый район. Новая школа. В Чикаго я часто без дела слонялся, и родителям это не нравилось. Они говорят, что здесь я должен вести себя как следует. Ну, не знаю. Они считают, что я странный.
– На мой взгляд, совершенно нормальный.
– О, благодарю покорно, – отвечает он и отвешивает мне глубокий поклон. Забыв, что сидит, а не стоит, он заваливается вперед.
– Окей, – смеюсь я, – может, и не совсем нормальный.
Акил садится на место и нарочито отряхивает футболку. Вечерний свет солнца становится дымчатым, приглушенно-янтарным. Обычно я с парнями не общаюсь. Но здесь, под Унисферой, в компании Акила и голубей, разговор течет сам собой, легко.
– В какую школу идешь?
Акил морщит нос.
– В местечко под названием «Академия Фэрроу». Слышала о такой?
У меня внутри все сжимается. Конечно, слышала. В памяти тут же всплывает постыдный момент из прошлого октября: девчонки с акриловыми ногтями кривят губы, накрашенные блеском, моя лучшая подруга выталкивает их из ресторана.
– Да, – говорю я, – Эверет там учится.
Голос меня подводит, и Акил это замечает.
– Так себе школа? Ужасная? Там все противные? Потому что, знаешь, у меня возникло нехорошее предчувствие, когда родители увидели ее место в рейтинге и настояли… – Он замолкает. – Прости, опять меня занесло.
– Нет. – Я растягиваю рот в ободряющей улыбке. – Там классно. И Эверет там будет, так что ты придешь туда уже с подружкой в обойме.
Акил прищуривается, но в расспросы не вдается.
– Ладно, – говорит он, – как скажешь.
Мне не терпится сменить тему. Поэтому мы обсуждаем его друзей из Чикаго и как они прикалывались над тамошними учителями. Я рассказываю Акилу обо всех тайных произведениях искусства, что прячутся в переулках и закоулочках Нью-Йорка: о манге на перекрестках, о граффити под мостами, даже о каракулях, которые некоторые рисуют на вагонах метро. Он рассказывает мне, что его семья перебралась сюда, потому что его мама теперь заведует хирургическим отделением в Нью-Йоркском Пресвитерианском госпитале в Квинс. Я представляю ее лицо на одном из тех плакатов, которыми увешаны стены больницы: ослепительная улыбка, дорогой белый халат, металлический скальпель в руке. Когда Акил спрашивает, чем занимаются мои родители, я отвечаю, что у них свое дело, и стараюсь не думать о тех девчонках из Фэрроу в шифоновых блузах с рюкзаками «Гуччи».
Акил рассказывает, кем хочет стать, когда вырастет. Учителем английского, историком или политиком – но только не скользким типом, а нормальным. Когда он спрашивает, кем хочу стать я, в ответ я
