Рассказы - Лазарь Осипович Кармен
Проходят десять минут, и добрый негр выносит ей корзину с перегоревшим углем.
Сунется Танька потом к угольщикам и к полежальщикам.
Одни незаметно от приказчика наложат ей в мешок чистого кардифа без примеси, а другие — пшена или кукурузы.
Сунется она и на пароход Добровольного флота. И если на пароходе ремонт, то ей перепадут стружки, щепки, а когда и бревнышко.
За пять лет Танька сильно изменилась. Она больше осунулась. Ноги у нее опухли сильнее, и она вся скрючилась так, что, глядя на нее, казалось, катится по порту колесо скрипучее и расшатанное.
Раз с Танькой случилось несчастье.
Был вечер, и, как всегда, она катилась, нагруженная мешком, к эстакаде.
Вдруг она слышит позади свист. Оборачивается и видит стражника. Стоит он и грозит пальцем. Очень уж она боялась этого стражника, самый злой был.
Танька, как увидела его, затряслась, побелела и что есть мочи — шасть в сторону.
Бежит она, а в ушах у нее свист и благовест, и кажется ей, что вот-вот стражник ее настигнет. А стражник и не думает за нею бежать; только стоит, покручивает усы да смотрит ястребом.
Вдруг ноги ее о что-то споткнулись, и, не добежав до эстакады, она полетела и хлопнулась с размаха о рельс грудью.
В глазах у несчастной помутилось. В голове все спуталось, перемешалось, а в груди что-то хрустнуло и защемило.
Танька упала в обморок.
Целый час она пролежала на рельсах, пока ее не привел в чувство проходивший механик.
Стала с этого дня Танька харкать кровью и работать слабее. Час-два поработает, походит колесом по набережной и устанет. Ноги у нее подкосятся, по телу побегут мурашки и кровь хлынет горлом.
Наступили тяжелые дни для нее и для Клячи.
Танька как-то два дня не работала, и два дня они с Клячей не ели. А помочь им было некому.
И вот лежат они обе под эстакадой. Вокруг кипит жизнь. Гудит пристань. А их никто не замечает. Точно собаки лежат.
— Танька! — прохрипела Кляча.
— Что, бабушка?
— Умирать собираюсь.
— Нет, нет, — запротестовала Танька, — подожди. Она сделала невероятное усилие, встала и, шатаясь, как пьяная, заковыляла к площади.
Все лавочки обошла Танька, предлагая за несколько копеек свою верхнюю юбку и кофточку.
Но все отказывались. Больно уж стары были юбка и кофточка. Кто-то, однако, сжалился и дал ей гривенник.
Танька тут же купила хлеба и поплелась назад к Кляче.
Странно было видеть среди бела дня женщину почти в одном белье, с рассыпанными по плечам волосами и с блуждающим взглядом.
Таньку провожали глазами. Многие смеялись.
— Ишь напилась! Легче, за фонарь держись! — острил и смеялся один угольщик.
— Отдай якорь, якорь отдай! — острил другой.
А Танька подвигалась, ничего не слушая и никого не замечая.
Вот эстакада и Кляча. Старуха вытянулась и лежит спокойно. Лицо у нее строгое. Глаза закрыты.
Над нею гнется и трещит эстакада под тяжестью проходящего поезда.
— Бабушка, хлеба хочешь? — нагнулась к ней Танька.
Ответа не последовало.
— Бабушка! — повторила Танька.
Но бабушка не откликалась. Она была мертва.
Танька с воплем припала к ней, и под эстакадой раздалось ее глухое рыдание.
Маленький человечек
Это маленький, совсем маленький человечек.
— Я ведь что?! Человечек без всякого образования, маленький!
Вот обычные слова этого человека.
И он старается это заметить вам на каждом шагу, так что вам становится даже неловко.
Впрочем, таковы уж все эти честные, скромные маленькие человечки, выполняющие подчас самые великие миссии.
Зовут его Василием Неоновичем Мамонтовым.
Честный, исполнительный, он был раньше простым рядовым, а потом определен начальством в фельдшерские ученики при лазарете.
Полуграмотный рядовой всею душой привязался к своему делу. Он успевал больше всех и тверже запоминал лекции доброго полкового доктора.
Медицина сделалась его кумиром.
Сознавая свое ничтожество, солдат чах, проводя бессонные ночи за латынью.
Через два года рядовой с успехом выдержал экзамен на младшего медицинского фельдшера.
Фельдшер продолжал работать с большим рвением и жаром.
Лазарет сделался для него тесным, так как двое или трое хронических больных, вечно находящихся в лазарете, не могли удовлетворить любознательного фельдшера, и он стал отлучаться в город.
Частые отлучки его обратили внимание доктора.
— Куда ты?! То вчера удрал, то сегодня! — спрашивал часто доктор.
Фельдшер краснел и заикался.
А куда он удирал — мы сейчас узнаем.
Он удирал в Массовский приют.
Здесь у него была своя небольшая комнатка со всеми необходимыми предметами: бинтами, марлей и проч., и к нему по очереди входили ночлежники.
Одному он обмоет рану и наложит повязку, другому загипсует руку, третьего, измерив у него температуру, отправит в больницу.
По окончании службы фельдшер был приглашен в Приморский приют, в порт.
Порт был тогда в страшном запущении. Санитарный надзор отсутствовал, отсутствовал и амбуланс, и смертность поэтому там была сильно заметна.
Много огорчений пришлось испытать «маленькому человечку».
При наличности самых ничтожных средств он устроил амбуланс, снабдил его необходимой мебелью, фельдшерским набором, небольшой аптечкой и, благословясь, начал.
Фельдшер не мог жаловаться. В первый год его посетило свыше пяти тысяч народу.
Он работал сильно, борясь то с одной, то с другой эпидемией, борясь с дикими нравами и скептицизмом порта. И труды его не пропали даром.
Амбуланс, обязанный ему своим возникновением, явился новым маяком, засиявшим в порту ярче и светлее прочих.
И этот маяк, светоч, зажег в беспроглядном порту он — «маленький необразованный человечек».
«Маленький человечек» очень популярен.
Стоит только пройтись по порту, и вы в этом убедитесь.
О нем не иначе говорят, как: «Наш фельдшер, дай ему бог здоровья!»
И всякий, как бы пьян он ни был, завидя его, спешит вытянуться в струнку.
— Здрравия желаем!
Восемь приютов в порту, и все находятся в ведении фельдшера.
В одиннадцать часов вечера, а иногда и в полночь, по окончании работ в амбулансе, вы его встретите пробирающимся по Таможенной площади в своем неизменном картузе и темном пальто, из-за ворота которого выглядывает холщовая, повязанная шнурком сорочка.
Торопливой походкой он переходит из одного приюта в другой.
Дикарь, надо вам знать, предубежден против всякого врачевания.
Пусть у него тиф, плеврит, все что угодно, пусть он изображает собой ходячую больницу — он и в ус не дует. Он не изменяет своего ужасного образа жизни, работает, пропивает заработанное и валяется в грязи у обжорки.
— Все равно, не нынче-завтра на мраморном столе буду! [4]
Фельдшер поэтому является добрым санитаром.
Полночь. Лампы в приютах прикручены. Все спят.
Фельдшер тихо пробирается
