Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

— Ничего не творила. Визжала только то ли от страха, то ли от удовольствия.

— Так. Сколько уже у нас народу? — Следователь принялся считать в блокноте. — Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Ещё трое осталось?

— Да… кажется… Васька Леонов, тоже мой ровесник. Валечка Белова, ей пятнадцать. Они вместе были. Как и Женька, они почти ничего не сделали Ванечке. Но, конечно, они всё видели.

— Между ними были отношения сексуального характера?

— Да. — Мила помолчала немного. — Последняя — Олеся Елохова. Этой бедняжкой сам Глухов занимался. Ей пятнадцать. Я считаю, она сама жертва, хотя всё из-за неё произошло.

Палашов подошёл к Миле, взял за локоть (от его прикосновения её всю передёрнуло) и подвёл к столу.

— Садись, — он положил перед ней блокнот, открытый на чистом листе, — и нарисуй мне схему деревни с домами, где обитают все эти… фигуранты. Поставь на домиках условные обозначения: например, ДэПэ — Денис Певунов.

Мила села, слова не сказав, и начала чертить.

— Хочу навестить этих премилых ребятишек.

— Глухов сказал им всем, в том числе и мне, чтобы мы убирались, уезжали. — Мила прервала работу. — Так что вы их, скорее всего, не застанете.

— Посмотрим. — Он чуть помолчал, а потом спросил: — А ты чего осталась?

Мила пожала плечами и продолжила рисовать.

— Да куда я побегу? Да и с кем? На чём? И от чего? Я ничего плохого не сделала. Не убивала, не била. Я любила его. Только пошла с ними, не знаю зачем. Отпустила, дура, его утром. Вот, что я натворила. Я Ванечку отпустила, ведь я не знала, что они за ним погонятся, да ещё с ножом.

Палашов, наблюдавший за её лицом, увидел, как слёзы опять начали душить её и застить ей глаза, мешая работать.

— Мы поговорим об этом позже, если ты не против. А пока у меня каждая минута на счету. Меня сегодня даже пожарной командой обозвали, когда я в штаны на бегу запрыгивал.

Мила улыбнулась сквозь слёзы, взяла салфетку из салфетницы в середине стола, вытерла глаза и высморкалась. Потом быстро закончила схему и передала следователю.

— Спасибо! Ух, ты! Прямо целая топографическая карта! Ну, я пошёл. Надеюсь, ты и теперь не сбежишь.

Девушка кивнула. Евгений Фёдорович вышел.

Она была преподавательницей английского языка, располневшей после родов приятной женщиной с тёмно-русыми волосами. Он — новоявленный бизнесмен, невысокий худощавый блондин. Такие вот разные. Ей не нравились его методы, не нравились поздние приходы домой, не нравилось отношение к деньгам и многое другое. Те редкие минуты, что они проводили вместе, проходили в бесконечных ссорах, спорах и обидах. И теперь она ругалась с ним:

— Ну что это… что это такое? Я тебя спрашиваю, Олег. Где ты опять был? Почему не позвонил, не предупредил? Нет, это становится совершенно невыносимым! Сколько можно терпеть?

Послышался его спокойный голос:

— Всё, Галка, всё… Успокойся. Теперь я дома. Ну же…

— Убери! Убери от меня руки! — протестовала она. — Думаешь, так всё можно исправить? Мы тебя совсем не видим! Уходишь рано утром, возвращаешься, когда мы спим. Хотя, какой там, спим!

— Галя, перестань. Я вижу, у нас гости. Если хочешь, давай поговорим. Давай, я только — за. Но поговорим спокойно и тихо. Пойдём в комнату.

Мила нервно теребила косичку, склонившись над тетрадкой по математике. Она сама не заметила, как перестала писать. Дальше она уже не слышала разговора матери с отцом, хотя из соседней комнаты продолжали доноситься их голоса. Она быстро глянула на свою напарницу — та внимательно смотрела на неё, ждала, вероятно, объяснений.

— Извини и не обращай внимания. Такое у нас, к сожалению, случается.

— Ладно. Я никому ни-ни.

И хотя Миле было жалко Надю, ведь с ней никто в классе не дружил, она уже предчувствовала: завтра весь класс будет знать о скандалах между родителями.

«Они скоро разведутся. Этим всё кончится».

Конечно, Мила не стала говорить этого вслух. Надя и так узнала много лишнего. По тому, как механически дописывала Надя пример, думая не о том, что пишет, Мила окончательно уверилась: завтра же девчонка пустит сплетню. Глянув на кудрявые пряди, выбивающиеся у Нади из хвостика, Мила громко захлопнула учебник. Напуганная девочка удивлённо посмотрела на нее.

— Уже поздно. Ну да завтра доделаем! Хорошо? Давай я тебя провожу.

Надя собрала принадлежности, и они вышли из комнаты.

— Классный всё-таки у тебя медвежонок! — сказала девочка, бросив прощальный взгляд в комнату. — Ай лав ю. Ай лав ю.

Надя попыталась передразнить серого медвежонка с сердечком на животе, на которое если нажать, он пропищит: «I love you». Отец подарил его Миле на день рождения вместо живого щенка, которого она так хотела, и поэтому девочка не любила эту игрушку.

«Подарил хотя бы хомячка, а то этого… Да оно и к лучшему. Когда вырасту, куплю себе сама. Такого, какого захочу. Самого красивого, самого доброго. Или самого несчастного? Бездомного, может быть, подберу? Ох! К лучшему, правда».

— Хочешь, возьми его!

— Можно? Родители не заругают? — Голос Нади сделался натужно-пузырящимся от рвущейся в него радости.

— Тебе он — в радость, а мне только — в тягость. А ведь даже плюшевый мишка заслуживает любви. А родители… Они и не заметят. А если заметят, то… девочка у них добрая, щедрая и всякое такое.

Надя прытко воротилась в комнату и вышла, счастливо прижимая к себе медвежонка.

— Спасибо, — задохнулась она от восторга. — Как же мне повезло! — Надя даже взвизгнула на последнем слове.

Хоть кто-то обрёл друг друга в этот тоскливый вечер.

Было слышно, как спор продолжался в комнате у родителей. Девочки оделись и тихонько вышли из квартиры. Надя неожиданно дёрнула Милу за косичку.

— Глупая, перестань. Так ведь тебя никто никогда любить не будет!

— Ну и пусть! Я им ещё всем покажу!

— Да ну тебя! Пойдём. Провожу до перекрёстка.

Они ловко застучали маленькими каблучками сандалий вниз по лестнице,