Белая обезьяна, чёрный экран - Ольга Николаевна Аникина

Когда мама выбросила чемодан под поезд, ей было немногим меньше, чем мне в тот период, о котором я пытаюсь рассказать. Я не увлекался девушками, не верил в закономерности и не видел связи между событиями и ритуалами. Частью сознания, спрятанной настолько глубоко, что на свете нет такого датчика, который бы доказал её существование, я не исключал: несмотря на все мои старания, природа возьмёт своё и когда-нибудь от меня останется нечто мычащее и немощное. Тогда мои записи будут доказательством, что я такой же человек, как другие, — вернее, недавно был им, что я некогда мыслил и даже кое-как пытался бороться с генетикой.

Глядя на маму, я решил стать настоящим врачом и держаться подальше от лабораторий. Маме Наде оставалось подождать всего лишь чуть-чуть, она бы увидела всё и порадовалась. Хотя, если честно, необходимость несколько лет в одиночку ходить за тяжёлой больной могла кого угодно отвратить от медицины. Меня посещали такие мысли, но к тому времени, когда я собрался послать всё к чертям, в стране случился кризис. Перестраиваться и лихачить было глупо. К тому же больница расширяла отделение лучевой диагностики, и меня, после нескольких лет работы в реанимации, занесло за пульт управления ультразвуковым аппаратом. Теперь мой центр зрения в затылочной доле мозга находится в напряжении более шестнадцати часов в сутки, а центры, отвечающие за память и интеллект, решают заковыристые задачи. А значит, я делаю всё, чтобы не пойти по маминому пути.

Вспоминается наш институтский преподаватель по фамилии Росин. Он вёл у нас фармакологию и носил козлиную бородку, за которую хотелось подёргать. Росин задавал нам клиническую задачку и спрашивал, чем лечить пациента с определёнными симптомами. В ожидании ответа он ходил вдоль притихшей аудитории и кричал в ухо какому-нибудь невезунчику: «Ну же! Наморщи свой головной ганглий!» Все годы работы в клинике я старался, чтобы ганглий морщился.

Друзей в институте у меня не было, а Грачёв появился в моей жизни, только когда я пошёл работать по специальности. Он часто повторял мне, что я «странный», и это всегда меня раздражало: кто бы говорил… Ладно бы моя жена, у которой и правда могли быть основания для такого. Но Грачёв! Тот самый, кто однажды, лет пятнадцать назад, так нажрался на дежурстве, что не удержавшись рухнул в служебном туалете, прямо в промежуток между унитазом и стеной. Если бы не я, Грачёву грозило бы увольнение с занесением, не меньше. Он всегда был такой здоровый, что в одиночку я бы с ним не справился, и поэтому освобождали мы его вдвоём с медсестрой Ритой. Ну, и кто тут странный?

Чем ближе я придвигался к роковой возрастной черте, тем чаще прислушивался к себе. Понятно же, что со мной произойдёт. Этому невозможно помешать. Я закрывал глаза и видел, как длинные аксоны, похожие на извитые хвосты воздушных змеев, теряют натяжение ветра и управляющую руку. Как будто есть на свете пацан, который держит в кулаках бессчётное количество тонких верёвочек, и все они уходят высоко, под самое небо. Чувак обязательно удержал бы всё своё богатство, и змеи бы не улетали, но верёвок так много, что попробуй уследи. И вот куски разноцветной ткани превращаются в еле подвижные точки, в невидимые небесные пиксели. Другие, вырвавшись из связки, бьются в судороге и тыкаются носом в землю. Запутываются ниткой за провода линий электропередачи; их в скором времени ждёт смерть от удара током. Застревают в ветвях деревьев и там дряхлеют, пока следующая зима не превратит их в ветошь.

Задание 2. Сашка

(из коробки №D-47/1-ЮХ)

2020 г.

Он появился, как всегда, неожиданно. Сначала в мессенджере:

— Фазер, хочу бросить у тебя кости.

— Надолго?

— Дня на два. А потом как покатит. Можно?

— Приезжай. Буду дома после восьми вечера. У тебя всё окей?

— Расскажу.

Если он просится ко мне пожить, то, скорее всего, в Сашкиной жизни не было никакого «окей». Он и раньше часто ссорился с матерью, моей бывшей женой. Пока Сашка был помладше, мать знала, на какие кнопки нужно надавить, чтобы он учился, а не просиживал сутками возле компьютера. Например, она обрубала ему интернет. Один раз Сашка позвонил и рассказал, что мать сняла с петель дверь в его комнату. Я приехал к ним тайком, измерил проём и заказал новую дверь, а также подкинул Сашке денег на её установку. Бывшая, пусть и догадывалась, что без моей помощи тут не обошлось, ничего не смогла мне предъявить. Когда я спросил Сашку по телефону, как он ладит с матерью после установки двери, сын крикнул мне в трубку:

— Жалкие людишки уничтожены!

Сашка разговаривал слоганами. Фраза означала полную его победу.

После того как я первый раз встал на сторону сына, он начал мне иногда звонить. В последний год Сашкиной учёбы мы с Викторией (так зовут мою бывшую) взялись за него как следует, читали нотации. Но всё равно в институт ребёнок не поступил. В армию его, как и меня когда-то, не взяли по зрению, и Сашка заявил, что собирается зарабатывать на жизнь интернет-бизнесом. Время от времени у него действительно появлялись небольшие суммы. Потратив последние силы на выпускной класс и убедившись, что военная карьера ребёнку не светит, Вика отказалась от борьбы за высшее образование сына. К тому же в тот период у неё только-только наладилась личная жизнь, и её часто не было дома.

— Спасибо тебе, Фазер, за то, что приютил, — сказал ребёнок, стаскивая с ног «конверсы». — Как говорится, «вурдалак вурдалаку друг, товарищ и корм»[1].

Я пододвинул тапки, и он прошёл в комнату.

Сашка был всё таким же. Лицо неровное, поросшее редкой тёмно-русой щетиной. Каждый раз оно выявляет новые черты. Может, просто по-другому падает свет, но бывают моменты, когда Сашка становится как две капли воды похож на свою мать — это сильно меня раздражает — рельефные скулы, треугольное лицо, серые глаза. А потом я вижу клочковатые пучки русых вьющихся волос, торчащих из его подбородка, и выпирающий кадык, и подростковые руки-грабли, и вдруг неожиданно для себя улавливаю в его речи мои собственные интонации. И на какое-то время успокаиваюсь. Очки Сашка носит не такие, как у