Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Вишневский
– Твой ботинок?
Он поднял голову. Перед ним стояла девушка и держала его мокасин, с которого капала вода. Он утвердительно кивнул. Девушка окинула его взглядом и, оценив серьезность раны, быстро сняла лифчик, свернула его в жгут, присела перед Якубом, наложила этот свой импровизированный бандаж на его ногу и изо всех сил затянула. Кровотечение прекратилось.
Так одним жарким летним днем он познакомился с Надей.
Они стали близки уже через несколько дней после первой встречи. Неожиданным совпадением оказалось, что они живут в одном городе и что, если только захотят, смогут не ограничиваться «курортным эпизодом», после которого остается номер телефона, электронный адрес и несколько воспоминаний, тускнеющих со временем. Захотели. Оба. Стали проводить время вместе. Подружились. Эта дружба стала для него тогда самым важным событием. В те первые месяцы он не желал ничего другого. Ему хотелось простых чувств, спокойствия, и чтобы кто-то близкий был рядом. Но не настолько близкий и не настолько рядом, чтобы этот кто-то, когда привяжет его к себе, мог ранить его или манипулировать им. А ведь дело могло обернуться и так. А уж такого добра он уже успел хлебнуть в жизни и именно этого избегал.
Поэтому он не хотел, чтобы их связь – пусть тогда он их отношения так и не называл – началась, как это обычно бывает, с рассказов о прошлом. Ну а кроме того, какое к черту прошлое?! О чем он должен был ей рассказать? О девушках, которых у него не было, кроме той единственной, обожаемой, так никогда и не ставшей его, потому что сошлась с его кузеном. О том, как это перепахало его так глубоко, что в свои семнадцать он готов был перерезать вены? Или броситься под поезд? О том, что он хотел бы, наконец, стереть этот фрагмент прошлого из своей памяти до последнего бита? Все равно не получится, так что лучше и не думать об этом. Вот он ничего и не говорил ей, потому что нельзя говорить, не думая при этом о предмете разговора.
Потом в эту дружбу постепенно пролезло восхищение. Надя была на четыре года старше него. Хотя так же, как и он, студентка. Она очаровала его своей зрелостью, даже мудростью. Он ощущал себя польщенным: она обратила на него внимание. А когда они проводили время вместе, она сосредотачивалась исключительно на нем.
Трудно было не восхититься ее красотой, хотя она никогда не бравировала ею, не подчеркивала ее, если не считать блеска для губ и бесцветного лака для ногтей. Одевалась элегантно и со вкусом, но не экстравагантно. Чаще всего носила классический серый костюм с юбкой до колена или платье-костюм, под который надевала водолазку или блузку. Как правило, они были шелковые, в пастельных тонах. Но ему больше нравилось, когда она надевала белую. Настолько прозрачную, чтобы через нее были видны очертания лифчика. Она не выставляла фигуру напоказ. У Якуба даже появилось подозрение, что по каким-то причинам она старается ее скрыть. Все равно в ней было что-то очень привлекательное, нечто воздушное, что трудно описать. Что-то очень женственное, хоть одновременно детское. Что-то вроде Лолиты, одетой в позволяющий сохранять дистанцию костюм стюардессы. Огромные, блестящие, подернутые влагой глаза, буря золотистых локонов, высокие скулы, маленький чуть вздернутый носик, пухлые губы. Ему случалось наблюдать реакцию мужчин на нее. И его ровесников, и тех, кто был в возрасте его отца. И ее реакцию – она их игнорировала. Когда она была с ним, то была только с ним.
Увлечение сменилось влечением, а ему на смену пришла своего рода ностальгия. Он возвращался домой после встречи с ней, ложился спать и, засыпая, мечтал о следующем свидании. Постоянно. И чувствовал при этом что-то вроде меланхолии и сентиментального умиления. Его чаще стала посещать грусть. Вдали от нее он чувствовал себя одиноким. Он, у кого на одиночество никогда не было времени. А теперь он не мог ни на чем сосредоточиться, не мог учиться, ему не хотелось писать программы. Даже музыка раздражала его. Он лежал на кровати и тосковал, ожидая какого-то знака свыше. Телефонного звонка, эсэмэски, хотя бы упоминания на Фейсбуке. Хоть чего-нибудь. Но ничего такого не случалось, а идиотская мужская гордость не позволяла ему самому позвонить или написать.
Надя ни на чем не настаивала. Не намекала, что ждет от него каких-то заявлений. Никогда не говорила о своем будущем, в котором отводила ему место. Это касалось в том числе и ближайшего будущего, будущей недели. Она на самом деле радовалась каждой их встрече, но не спрашивала, будет ли она, эта встреча, а если будет, то когда. Он не мог понять, почему. Они расставались, каждый возвращался в свою повседневность, и они на самом деле не знали, встретятся ли еще раз. Их договоренности обходились без жестких обязательств. Они обменивались посланиями на Фейсбуке, иногда посылали эсэмэски, иногда лаконичные мейлы, иногда общались по Ватсапу. Однако всегда для этого общения должен был найтись какой-нибудь повод, какое-то событие. Премьера фильма, новый спектакль, «уникальный» концерт в филармонии, «долгожданная» встреча читателей с автором в библиотеке, какая-то особенная лекция в университете или (и это в последнее время становилось все более популярным) в кафе или ресторане. Она тогда осторожно и очень деликатно выясняла: «ты сможешь», «у тебя найдется время», «есть у тебя желание», «может, это тебе будет интересно». Но всегда эдаким постскриптумом добавляла: «Мне очень бы хотелось побывать там с тобой. Очень».
Этот постскриптум был для него самым важным. И самым прекрасным. Именно из-за него он делал все возможное, чтобы найти время. Даже когда приходилось отменять другие важные дела, прибегая к отговоркам, уловкам, а порой и вовсе ко лжи, его всегда «это» интересовало, хотя у него не было ни малейшего представления, с каким автором встреча в библиотеке, чью лекцию он прослушает или что за концерт будет в филармонии. Потому что ему тоже хотелось быть. С ней. Прежде всего с ней. Где угодно. Все эти встречи были лишь внешней оболочкой их свиданий. Она никогда не спрашивала его, пойдет ли он с ней на прогулку, пойдут ли они в город выпить кофе и поболтать, заскочить куда-нибудь на суши вечером и вспоминал ли он ее сегодня. Потому что точно знала, что суши он обожал, и думал о ней каждый день, не хуже, чем пациент с навязчивой идеей.
Так ходили они в театры и кино, посещали выставки, лекции и концерты в
