Отцы наши - Ребекка Уэйт
— Тебе чай с сахаром? — спросил он.
— Только с молоком. Пожалуйста.
Малькольм принес кружки и сел напротив Томми. Напротив своего племянника, пронеслось у него в мозгу.
— Я расстроился, когда узнал о Джилл. Ужасная потеря.
— Я был далеко, — сказал Томми и замолчал. А когда Малькольм подумал, что он больше ничего не скажет, добавил: — Но я успел вернуться. Вовремя успел. Застал ее перед смертью.
— Очень жаль, что мы не смогли попасть на похороны, — кивнул Малькольм. — У Хизер был грипп. Я не мог ее оставить.
— Все в порядке.
На похоронах они могли бы впервые за много лет увидеть Томми. Хизер так хотела поехать. Они все-таки дозвонились до Генри, вернувшегося из Канады, когда болезнь его матери была уже в последней стадии. Он пообещал, что попросит Томми перезвонить им, но по какой-то причине Томми этого так и не сделал, и письма тоже остались без ответа.
«Бедный, бедный парень, — причитала Хизер, почти плача, когда они узнали о роковом диагнозе Джилл. — Как будто он и так мало родных потерял. И бедная Джилл. Она еще такая молодая». Тогда они и не подозревали, что Хизер сама умрет в таком же возрасте.
Малькольму хотелось бы поговорить о чем-нибудь другом, кроме смерти. Но о чем? Нельзя же приставать к родственнику с вопросами, зачем он, собственно, приехал. Голос Хизер у него в голове твердо произнес: «Нельзя. Пусть Томми сам расскажет, когда захочет».
— Как Генри? — спросил Малькольм через некоторое время, придумав новую тему для разговора.
Томми пожал плечами.
— Нормально. Мы мало общаемся. — И, почувствовав, что должен сообщить что-то еще, добавил: — Он женился. Живут в Ванкувере. Двое детей.
— Это хорошо, — ответил Малькольм, пытаясь вспомнить лицо Генри.
Томми кивнул и снова погрузился в молчание. На этот раз Малькольм не знал, как его нарушить.
Но в конце концов Томми произнес:
— А как дела с крофтом[2]?
Малькольму внезапно стало очень и очень стыдно, хотя, казалось бы, какое дело Томми до крофта, он же не за этим приехал.
— Мне пришлось продать его. Когда у Хизер случился первый инсульт. Слишком много возни было с ним, а денег он приносил мало. Совсем никаких денег, честно говоря. А я должен был быть рядом с ней.
— Мне так жаль Хизер, — сказал Томми глухо. — Правда.
Малькольм кивнул. Шесть лет прошло, а он все еще не знал, как реагировать на утешения. Не было никакого утешения.
— А ты? — спросил он, представляя, какие бы вопросы задала Хизер. — Ты женат?
Томми покачал головой и почти улыбнулся, но раздумал.
— Нет. Я нет. — И добавил после паузы: — Но у меня была девушка. Ее звали Кэролайн.
— Господи, — воскликнул Малькольм. — Она не?..
И тут Томми по-настоящему улыбнулся, сделав ртом странное движение, которого Малькольм не помнил.
— Нет, она не умерла. Мы расстались.
— Сожалею, — сказал Малькольм, сознавая, что говорит слишком официальным тоном. Но он чувствовал себя глупо оттого, что подумал, будто отношения могут кончиться только со смертью. — А дети есть?
— Нет. — Томми больше не улыбался.
Малькольм смотрел на него через стол, но Томми больше не распространялся на эту тему, а просто сидел, обхватив кружку руками, как будто ничего не случилось, как будто ему все еще одиннадцать, как будто он никуда не уезжал, а все это время так и сидел здесь тихо, пока Малькольм занимался своими делами и не замечал его.
— Где ты сейчас живешь? — спросил он.
— В Лондоне.
— И давно?
— Порядочно, — ответил Томми и, немного помолчав, добавил: — Я бывал там и сям. Какое-то время провел в Эдинбурге. В Манчестере. Даже в Лиссабоне.
— Я никогда не был в Португалии.
— А ты вообще выезжал из Шотландии?
Малькольм посмотрел на Томми, но лицо его ничего не выражало.
— Нет, — ответил он. — Никогда. Я не был нигде дальше Эдинбурга.
Томми кивнул.
— Мы собирались съездить в Испанию, — продолжал Малькольм. — Мы с Хизер. Но не на пляже лежать и так далее. Хизер хотела увидеть Барселону. Этот… — он, конечно, ни за что теперь не мог вспомнить название, хотя оно было очень красивым, — …собор. И все остальное. Мы уже почти забронировали гостиницу, но тут у Хизер случился инсульт.
Кто-нибудь другой мог бы снова сказать, как ему жаль, но Томми этого не сделал, и Малькольм был ему за это благодарен.
Последовала пауза, потом Малькольм спросил:
— Ты ночевал в Обане?
— Да. Я вчера на поезде доехал до Глазго, а вечером — до Обана. Хотел успеть на паром. — Томми немного поколебался и произнес неожиданно напряженным голосом, как будто заранее репетировал: — Извини, что я на тебя свалился как снег на голову. Могу ли я пожить у тебя немного? Скажем, неделю. Если я не нарушу твоих планов.
— Конечно, Томми, — ответил Малькольм, скрывая озабоченность за радушием, которое даже для него самого звучало фальшиво. — Я буду очень рад.
— Только если я не помешаю, — сказал Томми.
— Конечно, — повторил Малькольм. — Это твой дом.
Не очень удачно сказано. Томми посмотрел на него, и Малькольм, выдержав его взгляд, подумал: «Да, я все понимаю».
— Пойдем приберемся в твоей комнате, — предложил Малькольм. — А потом я займусь ужином.
Он повел Томми наверх по узкой лестнице. Они остановились у первой двери. Это был старый фермерский дом, который реконструировали в шестидесятые и с тех пор, в общем, не трогали. В нем были низкие потолки с балками, камин, двери с щеколдами и сквозняки. Наверху было только три комнаты, еле втиснутые под покатую крышу: одна крохотная пустая, потом спальня Малькольма и Хизер и ванная в конце небольшого коридора. Свободная комната когда-то принадлежала Томми, но Малькольм уже много лет ее так не воспринимал. В то время, когда Томми жил у них, они с Хизер часто слышали через стену, как он кричит во сне. Томми никогда не мог вспомнить, что ему снилось, когда Хизер его будила. Во всяком случае, он так говорил. И он писался в постель, не каждую ночь, недостаточно часто, до самого отъезда с острова. От стыда он приходил в ярость, а Хизер его угешала, говорила ему рассудительно, что это ничего страшного, что простыню можно поменять, что пижаму