Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
– Но Вы же преподаёте в Болонье, я видела в программе. Мне нужен городок поменьше.
– Это только я живу в Болонье: приехала туда учиться и осталась. А семья моя из Доноры, там не больше восьмидесяти тысяч жителей. Слушай, если появится желание туда забуриться, я дам тебе адрес и телефон моей кузины Лауретты. Она поможет не потеряться в лабиринте наших родственников.
И Ада процитировала популярную на их факультете шутливую поговорку «Философия – про грёзы, психология – про слёзы, а антропология – про тёткины артрозы», добавив:
– Вот в чём в чём, а в тётках с их артрозами у нас в семье недостатка нет. А главное, они все такие разные...
Эстелла вежливо посмеялась, но не сказала ни «да», ни «нет»; она осторожно свернула листок, который Ада ради исключительности случая вырвала из своего дорогущего молескина, положила его в карман и в ответ, слегка склонив голову и смешно сдувая с лица падающий локон, стала записывать прямо на программе конгресса номер манчестерского телефона – «на всякий случай». Она выглядела сейчас совсем юной, почти подростком.
«И на какой же такой случай мне может понадобиться эта крошка?» – подумала Ада, вдруг с удивлением осознав, что её влюблённость – всего лишь иллюзия, порождённая воспоминаниями о столь любимых в юности фотографиях и картинах. Ну и дурища же: решить, что втюрилась в девчонку, хотя та ей в дочери годится! Кончай, Ада, уже не смешно!
– Может, наберу тебя, если вдруг окажусь поблизости, – мягко сказала она и, извинившись, поднялась, чтобы не опоздать на открытие.
6
В главном зале не было никого, кроме докладчиков, да и те далеко не все: некоторые, уведомив председателя, ещё даже не приехали. Впрочем, заседание открылось по расписанию, с типичной для университетского мира пунктуальностью. Официальным языком конгресса был английский, который все понимали и на котором могли более-менее бегло объясняться.
Сперва слово предоставили испанскому библеисту. Тот начал с риторического вопроса: разве можно столь легкомысленно подходить к такой ужасной теме, как путешествие в мир теней для разговора с мёртвыми? Ведь мы, живые, делаем это ради собственной выгоды или любопытства, не заботясь о страданиях, которые приносим мёртвым, пробуждённым от бесконечного забытья. Ада скривилась: почему же легкомысленно? К таким вопросам учёные всегда относились с крайней серьёзностью.
Древним евреям, продолжал библеист, было строго-настрого запрещено вызывать мёртвых: ещё царь Саул безжалостно изгнал из Израиля всех магов и некромантов, но в момент крайней необходимости, перед решающей битвой с филистимлянами, сам же и нарушил свой запрет. Сменив царские одежды на простонародное платье, Саул отправился в селение Аэндор, где, как он знал, жила старуха-волшебница, избежавшая казни, и умолял её призвать дух недавно умершего пророка Самуила, чтобы спросить у того совета.
Становилось жарковато. За окнами жужжали пчелы. Ада постоянно отвлекалась, она все ещё думала об Эстелле. Но словосочетание «аэндорская волшебница» заставило очнуться: словно прямо в лицо вдруг плеснули холодной водой. Её тотчас же затянуло в омут воспоминаний. Вот она девятилетней девочкой сидит на полу в узком простенке между окном и сервантом, жадно вчитываясь в найденный в библиотеке кузины Грации Аликандиа роман канадской писательницы Люси М. Монтгомери (только уже во взрослом возрасте Ада обнаружила, что М. означает Мод) «Волшебство для Мэриголд», который ей настолько понравился, что она читала и перечитывала его, пока не запомнила наизусть каждую строчку. Ни одна другая приключенческая книга из имевшихся дома и вроде бы лучше подходивших её натуре не привлекала Аду больше, чем «Мэриголд» (что она осознала лишь много лет спустя, да и то с помощью психоаналитика).
Лесли, семья Мэриголд, ужасно напоминали Бертран-Ферреллов: зажиточные горожане с аристократическими замашками, снобы и ретрограды; псевдоантичные виллы среди бескрайних полей, ростовые восковые портреты умерших дочерей под стеклянными колпаками; бесконечные обеды, мраморные лестницы, дальние комнаты, где жили одинокие пожилые родственники... Клондайк, дядя Мэриголд, напоминал маленькой Аде дядю Танкреди, Молодая Бабушка могла с лёгкостью сойти за портрет бабушки Ады. А у Старой Бабушки, которая перед смертью просила внучку пожарить ей яичницу, была загадочная чёрная кошка, которую звали... Аэндорская Волшебница! Незнакомой ещё с Библией маленькой читательнице это имя тогда ни о чём не говорило, но образ оказался настолько ярким, что неизгладимо отпечатался в памяти.
Как же Ада скучала по тем временам, по тому чтению! Став взрослой, она часто спрашивала себя, была ли в детстве счастливее, чем сейчас – нет, пожалуй, совсем наоборот. Но тогда она, по крайней мере, считала, что может быть счастлива в будущем, и ещё не утратила надежду.
К жужжанию пчёл теперь примешивался далёкий треск газонокосилки университетского садовника. Из открытого окна пахло свежескошенной травой. Помнится, у Мэриголд была воображаемая подруга, которая являлась ей только весной и была на самом деле цветущим кустом боярышника.
Когда воспоминания покинули Аду и она обратила внимание на происходящее в зале, выступал уже другой оратор. Он говорил о XXIII песни «Илиады», в которой мёртвый Патрокл во сне является Ахиллу и просит его похоронить. Ничего нового, если не считать удовольствия послушать цитаты: докладчик произносил их по-гречески, а Ада сразу же радостно вспоминала в переводе Монти, который читала ещё в средней школе, готовясь отвечать «прозаический
