Сергей Лукницкий - Веселенькая справедливость (Рассказы и повести)
Наташка одевалась так, как будто собиралась на собственную свадьбу. Она прекрасно понимала, что я не тот человек, который откладывает свои дела в долгий ящик, да и разговор с министром она слышала.
Пока она одевалась, я открыл холодильник и выпил стопочку коньяка, закусив хорошим сервилатом.
Я не боялся потом, после коньяка, садиться за руль, потому что вообще никогда ничего не боялся. Как говорили когда-то в милиции, еще до того, как я там служил: "Накажут не за то, что совершил, а за то, что попался".
Да и какой "гаишник" откажется от бутылки двойного белого виски или от пачки сигарет, наконец, от сборника Чейза или Кирилла Павлова, от денег, в конце концов. Мелкую дребедень я всегда ношу с собой в багажнике"на случай".
Когда Наташка вышла из своего будуара, я посмотрел на нее и твердо решил: после развода я буду с удовольствием с ней встречаться. Кто же бросает насовсем такую шикарную, да еще знакомую женщину?
Папе ее, конечно, наш развод будет очень неприятен.
Этот козел поставил себе дома четыре"вертушки". Зачем? Кто ему звонит? Кому он нужен? Когда придут красные, его еще и шлепнут незаметно.
Он хотел и нам с Наташкой поставить дома "вертушку", а то, говорит, вам трудно дозвониться. Но я наотрез отказался - пусть лучше его слушают в четыре уха, как они с тещей обсуждают очередную поездку за кордон. Думаю, очень интересно бывает узнать тем, кто слушает, сколько там, в Европе, стоят туфли, которые здесь в "комке" тянут на триста штук...
В общем, я оказался перед роскошно убранной Наташкой в халате и поспешил тоже привести себя в порядок.
Она принимала ванну, и вода еще не успела утечь вся, в нее я и бултыхнулся.
Вода приятно пахла ею и еще каким-то розовым маслом, которое нувориш-демократ, ее папаша, привез доченьке из очередной командировки, без которой, надо думать, Россия бы пропала.
Вечно я путаюсь в импортных душах. Вода пошла совсем не оттуда, откуда я ждал. Пришлось вымыть и голову. Вода из этого душа, имеющего двадцать трубок: с дырками, без дырок, с сетками и пр., вдруг побежала на пол. Но пол был устроен таким образом, что это его, мраморного, ничуть не смущало. Он, во-первых, был горячим, чтобы ножки дочери члена перестроечного правительства не замерзли, когда она выходит из ванной, а во-вторых, перфорированным, чтобы вода в нем не задерживалась, кроме того, снизу еще дула какая-то гадость, чтобы ноги побыстрее обсохли, пока ищешь полотенце. Что и говорить - хорошо придумано. Вспоминались строки Маяковского:
Себя разглядевши в зеркало вправленное,
В рубаху в чистую - влазь.
Влажу и думаю: - Очень правильная
Эта, наша советская власть.
Советской власти не было. Но зато открылась дверь, и вошла прислуга с чистой рубахой. Симпатичная такая девочка, может, прапорщица, но, во всяком случае, - не женщина, хотя я несколько раз про это намекал.
Не женщина, но функция.
Не поверю, что ее не волнует ладно скроенное раздетое мужское тело, но вышколена она хорошо, вошла в ванную, как будто бы в нейникого не было.
Дочка большого папы, Наташка, могла бы и сама принести мне рубашку, но не принесла, увы, - дитя перестройки.
По ее семейке создается впечатление, что диссиденты боролись не за справедливость, а за власть. И вот теперь, когда они ее получили, они сразу забыли про всех, не забыли только свои обиды.
Забыли они и про диалектику, про то, например, что диссидентом теперь становится весь народ. Их кредо: в застой мы жили плохо, пусть теперь они поживут так же. А кто они? Прапорщица? Или те, для кого открыли ночлежки в Москве? Или те, кого свозят в пункты голодных?
К Наташке я вышел уже денди. Вернее, антиденди. Денди меня в свою команду бы не приняли, потому что на мне все-таки были джинсы, куртка, рубашка, к тому же не хипповая, а белая. Я люблю белую рубашку.
И когда все было на мне надето и я был выбрит, высушен и облачен в штиблеты, я не отказал себе в удовольствии в очередной раз (и, может быть, последний) вызвать восхищение своей жены.
Я выбрал в шкафу самый нейтральный, а потому самый роскошный галстук и сделал то, что делал каждое утро у нее на глазах. Левой рукой я положил галстук на указательный и средний палей левой же руки так, чтобы широкий конец был немного длиннее, чем узкий, после чего одним легким движением завязал его и набросил на шею.
Я был готов.
А в ее глазах сегодня сверкало, как говаривал Лермонтов, не восхищение, но самое восхитительное бешенство вместо восторга.
Еще бы, теряет такого мужика. Из ООН приезжали и спрашивали, как я завязываю галстук. Пересу де Куэльеру понадобилось, по видимому, знать, как я это делаю. Он войска не мог ввести в Югославию, потому что у него был галстук неправильно завязан.
Мы вышли из квартиры, совершенно не заботясь, чтобы запереть дверь. В этом доме столько нянек, что было бы даже странно подумать, что они позволят нам забыть выключить "видюшник" или газ. Или запереть квартиру.
Некоторые детишки современных нуворишей только тем и развлекаются, что оставляют холодильник с распахнутой настежь дверцей или воду в ванне, плещущую через край, а то и блевотину перед входной дверью - чего уж там или прямо в постели. Придут с работы, а в квартире все уже убрано и все "о`кей".
Я уверен, что и труп можно там не прибрать, и то уберут. Но, конечно, лучше труп бывшего партийного функционера. Потому что труп демократа наверняка потащат в музей революции или Мавзолей.
Мы с Наташкой спустились на первый этаж на лифте, хотя жили на втором, без лифта было никак нельзя, не дай Бог, ноги отсохнут у детей демократов, если они спустятся пешком - это ж такая даль.
У подъезда нас ожидали две "Чайки". Никогда в жизни я на них не ездил, чем очень огорчал тестя, и тут проявил настойчивость. Наташку отправил договариваться с шоферами, чтобы они не только поскорее уехали, но еще и папе не рассказали, что мы своим ходом добираемся. Но ее уговоры не помогли. Две мои зеленые бумажки решили дело. Один уехал сразу, а второй - нет, остался, наверное, потому, что был уже в офицерской должности и ему было что терять. И хорошо сделал, что не уехал, потому что мою "шестерку" собирал, видно, какой-то враг перестройки, и без того, чтоб не "прикурить", я ее завести даже в весенний день не смог.
"Прикурив" от "Чайки""шестерку", мы с Наташкой, наконец, двинулись.
Мы - это двое молодых людей, которые, по мнению окружающих, подходили друг другу. В самом деле, если посмотреть на нас в зеркальную витрину, лучше частного магазина - она чище, мы с виду красивые, хорошо одетые, породистые.
Вторая "Чайка" пошла за нами. Я попытался оторваться, но не тут-то было: там за рулем сидел мальчик опытный.
- Я на тебе женился бы еще раз, - сказал я, - если б твой папа в то время, когда я был интеллектуальным милиционером, был не диссидентом, а тихим алкоголиком.
Мы ехали нервно. Скорости включались плохо, барахлил диск сцепления.
Все та же сволочь в "Чайке" не отставала и ехала за нами, более того, еще и слушала, чего мы такое болтаем в машине.
Видя шофера "Чайки" в зеркале заднего вида и даже разглядев в его ухе засунутую пулю передатчика, я принялся громко восторгаться действиями нового правительства, но потом мне это надоело, я вспомнил, что знакомые ребята привезли мне недавно из Стамбула, этого всемирного города шпионов, специальную трещотку. В салоне нашей машины ее не было слышно, но зато спутнику из "Чайки" досталось . Мало того, что он оглох от барабанного боя, он еще принужден был остановиться и потерять нас из виду, потому что на той же пленке, что и трещетка, был записан, только на другой скорости, чтобы не было заметно, какой-то гипнотический голос, вызывающий понос.
Мне показалось, что все удачно, ан нет!
Вдруг очередной, возникший, как гриб, "гаишник" забегал, заметался по проезжей части. Я понял, в чем тут дело. Он получил команду "двести" и побежал самолично включать красный сигнал с обеих сторон светофора сразу. Транспорт замер. Стало нестерпимо тихо. Наверное, ждали, что проедет какой-то друг народа.
Нет, оказывается. Искали меня, искал шофер той самой "Чайки", что получил зеленую, но не уехал.
И, конечно же, не нашел, потому что "гаишник" тоже любил подарки.
И тут мне пришло в голову, что, может быть, каким-то образом папа-демократ узнал про наш с Наташкой утренний разговор и поэтому настырность "хвоста" - его рук дело?
ГЛАВА 2. БОЛВАНЫ
В министерство мы ехали без скандала. И чем ближе подъезжали к нему, тем забавнее становилось у меня на душе и печальней, видимо, на душе у Наташки.
Она уже достаточно ясно теперь осознала, что теряет квитанцию на мужа, и оттого, судя по ее глазам, придумывала всю дорогу, что бы этакое сказать мне с перцем, и, конечно, придумала. В этом проявился ее бабский склад ума, хотя мужское начало, все время спорящее в ней с женским, победило и на этот раз: утром данное слово развестись со мной не позволило ей отступать.
