Илья Салов - Тернистый путь
— Ты куда же это, сынок? — и, получив в ответ, что он идет распорядиться насчет самовара, немало удивилась такому ответу. — Неужто и самовара своего нет? — удивилась она, взглянув на Кулю, рассматривавшую тем временем с видимым изумлением квартиру братца. — Неужто и чай пить бегает к фельдшерице?.. Уж это больно чудно чтой-то!..
— Посмотрите-ка, посмотрите-ка, мамаша, зеркало-то какое у братца Алексея Ивановича! — говорила между тем Куля, повертываясь перед зеркалом и осматривая свой туалет. — Не нашему чета… Да чего про наше толковать, у батюшки даже такого нетути… А салфетка-то на столе какая! — вскрикнула она, ощупывая гладью вышитую салфетку, которою был накрыт переддиванный овальный стол. — Вот прелести!.. Цветочки-то, цветочки-то, словно живые, так и хочется понюхать… А занавесочки-то… А лампа-то… А картинки-то на стенах!.. Правду сказал Семен Данилович, что братец Алексей Иванович светло живут, лучше иного барина… Кажись, у Семена Даниловича в комнатах много хуже, чем у братца Алексея Ивановича.
— Еще бы! — заметила не без гордости старуха. — Не мужик, поди, Алеша-то — дохтур. Ништо можно жить ему по-нашенски… Вот только самовара нет, — продолжала она, — это чтой-то тово… — и вдруг, переменив тон, спросила: — А где Сашок?
— Должно, лошадей распрягает да тарантас моет.
— Квартира ничего, — заговорила старуха, любуясь помещением Алеши.
— А патретов-то, патретов-то сколько понавешано. Поди, господа все, приятели Алешины. Тоже ведь не со всяким человеком знакомство водит… с разбором, поди. Ну-ка, сбегай-ка, Куля, — продолжала старуха, — посмотри, есть ли у него куфня.
Куля сбегала и тотчас же воротилась.
— Ну, что, есть?
— Куфня-то есть, мамаша, — ответила Куля, — куфня хорошая, просторная. Только в куфне-то, — прибавила она, весело расхохотавшись, — нет ничего: ни чугунов, ни горшков, даже ухвата не виднеется. А уж грязи-то, сору-то — этого добра видимо-невидимо, словно как месяца два не мели.
— Неужто? — вскрикнула старуха, быстро вскочив с дивана и подбегая к двери. — Ну-ка, Куля, покажи-ка мне, — прибавила она, — где у него куфня-то.
Куля показала.
— Господи! — вскрикнула старуха, всплеснув руками. — В ином свином хлеве много чище. Знамо, без хозяйки дом сирота. Женить его надоть, — прибавила она, — беспременно женить. Мало ли у нас барышень-то. Поди, за дохтура-то любая с радостью пойдет, такого жениха не вот тотчас найдешь.
И вдруг, увидав в углу валявшийся веник, принялась подметать кухню, подмела ее, а потом с веником в руках вышла в сени и кстати подмела и там, где тоже было немало всевозможного сора.
— Посмотреть еще, в чуланчиках чисто ли? — И, проговорив это, старуха вошла в один из чуланов. Там, однако, все оказалось в надлежащем порядке, только одно очень изумило старуху, что на стенах этого чуланчика висело несколько накрахмаленных женских юбок. Она тщательно пересмотрела их, перещупала и покачала головой. — Нет, женить, женить надоть! В те поры у него и куфня своя будет, и самовар.
И старуха вышла из чулана, перебирая в уме имевшихся в околотке невест-барышень. А как раз в эту минуту вошел в сени и Алексей Иванович.
— Ну, мамаша! — проговорил он. — Пожалуйте! Сию минуту нам и самоварчик подадут.
— Разве у тебя, Алеша, нет свово-то?
— Есть, есть, мамаша, — заговорил Алексей Иванович, несколько смутившись. — Но изволите ли видеть, дорогая моя, — продолжал он, снова усаживая ее на диван и подкладывая за спину подушку, — столуюсь я у фельдшерицы, кстати, у ней же и чай пью, одному скучно, во-первых, а во-вторых, где же мне возиться самому? Я не привык и не умею, по правде сказать. — И, быстро оборотясь к Куле, добавил: — Я и сейчас прошу тебя, сестра, напоить нас чаем. Вот тебе сахарница, — прибавил он, указывая на щегольскую сахарницу, — тут и чай, и сахар, и несколько серебряных чайных ложек. Вероятно, ты большая мастерица разливать чай? Я помню, — продолжал он, — каким превосходным чаем ты угостила меня, когда я был с визитом у вашего вырыпаевского батюшки. — И, взглянув на Кулю, всплеснул руками и чуть не вскрикнул. — Боже мой! Да что же ты не умоешься, сестра? Ведь у тебя все лицо в пыли. Пойдем-ка… Умойся. И вы, мамаша, не хотите ли освежиться? Вы тоже вся в пыли.
— Это ничего, можно, — проговорила старуха, вставая с дивана.
— Пойдемте-ка ко мне в спальню. Вот вам умывальник, мыло, полотенце, губка.
— А где же вода-то?
— А вот и вода, — проговорил Алексей Иванович, нажав педаль мраморного умывальника. — Это очень просто делается, — продолжал он, показывая Куле, как именно следует обращаться с умывальником.
— Вот диковина-то! — удивлялась Куля, глядя на струившуюся фонтаном воду. — Я отродясь не видывала таких.
— Хороша штука! — проговорила старуха, покачивая головой. — А дорога?
— Кажется, рублей двадцать пять, но, право, хорошенько не помню. Нашему брату, доктору, без таких умывальников нельзя, на дню-то беспрестанно приходится руки мыть. Ну, умывайтесь же, дорогие мои, а я пока приготовлю в гостиной все, что требуется для чая. Умывайтесь, умывайтесь. А вот тебе и духи, — прибавил он, подавая сестре склянку духов. — Вероятно, ты, такая хорошенькая и молоденькая, не прочь будешь подушиться.
И, весело расхохотавшись, он вышел из спальни, притворив за собою дверь.
Старухе мраморный умывальник не понравился по своей дороговизне.
«Лучше бы коровку купил на эти деньги, — думала она. — А то коровки-то нет, поди».
Зато Куля была в восторге. Весело хохоча и вся раскрасневшись от удовольствия, она подставляла под фонтанчик голову и восхищалась падавшей на нее свежей струей. Умывшись, она подбежала к зеркалу, стоявшему на небольшом столике, села против зеркала на стул и принялась расчесывать волосы лежавшим на столике черепаховым гребнем. Подошла к этому столику и старуха, посмотрела на столик, заставленный разными косметиками, перенюхала их, покачала головой и вдруг вытаращила глаза, увидав на том же столе несколько в беспорядке разбросанных женских шпилек, которых даже и не заметила добродушная Куля.
«Нет, женить, женить надоть», — подумала старуха и быстро отошла от столика.
Немного погодя они были уже в гостиной и сидели вокруг чайного стола, накрытого белой тонкой скатертью и уставленного корзиночками с печеньем для чая. Кулю Алексей Иванович засадил за самовар, блестевший, как золото, и заставил ее разливать чай.
— Кушайте, мамаша, дорогая, кушайте! Вот вам булочки, сухарики, рисовое печенье. Вот сливочное масло, сыр. Кушайте, милые мои!
Пришел наконец и Сашок. Он успел дать корму лошадям, который купил на базаре, вымыл тарантас и даже успел сбегать на реку и искупаться. Словом, молодец молодцом, только заплаты на локтях пиджака да личные сапоги[2] с заправленными за них штанами как-то не гармонировали с его веселым улыбающимся лицом.
— Вымыл я, братец, тарантасик ваш, в каретничек поставил, — проговорил он, весело улыбаясь и потирая грубыми руками. — Теперь опять словно новенький.
Алексей Иванович принялся усаживать его за чайный стол; но Сашок, увидев скатерть, блестевшую, как серебро, корзиночки с печеньем и разложенные чайные салфеточки, смутился как-то и за стол не сел.
— Я вот здесь, братец, здесь, — проговорил он, указывая на угол. — Не беспокойтесь, мне здесь способней будет.
И он уселся в угол за небольшой столик, ничем не прикрытый. За чаем старуха мать принялась расспрашивать Алешу о стоимости всей этой обстановки. Алексей Иванович даже рукой махнул и объявил, что все это обошлось ему довольно дорого.
— Ведь я вам писал, кажется, что, поступивши в университет, я познакомился с князем Сердобиным, с отцом нашего здешнего Сердобина. Вероятно, слыхали фамилию эту?
— Как не слыхать, братец, — заговорил Сашок, прихлебывая чай с блюдечка, — богатейший барин. Я летось ему паровую молотилку оправлял. Богатейший!.. Усадьба какая!..
— Да, это очень богатые люди, — перебил его Алексей Иванович. — Итак, — продолжал он, — поступив в университет, я случайно познакомился со стариком князем, приготовлял двоих его сыновей в гимназию, ученики мои блестящим образом выдержали экзамен, и вот старик князь обрадовался, предложил мне жить у него в доме в качестве репетитора и назначил мне приличное вознаграждение, а именно двадцать пять рублей в месяц.
Старуха мать даже руками всплеснула.
— Двадцать пять рублей, — прошамкала она, — господи!
— Ну, вот, у князя я, как говорится, был, как у Христа за пазухой. У меня была особая комната, прелестно меблированная, обедал я за княжьим столом, ездил с ним по театрам и концертам и, конечно, успел накопить небольшую сумму денег. А когда кончил курс и получил настоящую должность, все эти деньги пришлось издержать на разные покупки. — И, рассказав все это, Алексей Иванович весело расхохотался. — Я, маменька, — продолжал он, — не скаред какой-нибудь, который копит деньги и дрожит над ними. Нет, нет, я не такой, мамаша, я просто «рубаха». — И вдруг, заметив, что масло и сыр остаются непочатые, проговорил торопливо: — Вы что же, мамаша, сыру не попробуете? Куля, ты что же это, кушай! У князя, бывало, всегда к чаю подавались и сыр, и масло, и ветчина, и холодная телятина. Ну, вот я и набаловался.
