Александр Семенов - В поисках утраченного яйца
"Руки вверх!" - крикнул он, становясь в боевую стойку.
Голяк и Лимпопо попадали на пол со смеху - у Отрока свалились штаны (завистливые щенки! Это были штаны "Super Rifle"!).
К вечеру его снова побили.
ЭПИЛОГ
В вечерний час, когда темно, повстречал я приятеля моего на пустой, заснеженной улице на окраине города. На длинных, шатких ногах он шел мне навстречу. Рождественским светом сияли звезды, сверкали в его волосах.
"Вот, - сообщил мне Отрок. - Ухожу я от вас. Совсем. В кругосветное путешествие. Жаль, шапку в автобусе сдуло".
"Как с отца Федора?" - пошутил я, но сердце уже заныло - скучно будет в нашем городишке без его жизнерадостного смеха!
"Когда же ты исправишься, приятель?" - спросил я его, абы что сказать.
"А я уже поправился. Все хорошею и хорошею", - грустно ответил этот кроткий гигант.
Попрощавшись, он покинул меня. Легкий ветер заметал его следы искрящимися снежинками. Где-то лаяли собаки. Его нелепый силуэт тихо покачивался на фоне звезд. Потом он исчез.
(В километре от города могучий путешественник был погребен рождественским снегопадом. Так и не удалось ему исполнить свою заветную мечту. Но еще не поздно, так ведь, Отрок, а? Кстати, страницу, на которой он так бесславно свой закончил поход (написанную специальными молочными чернилами), Отрок, будучи однажды в гостях у меня и с голодухи, неожиданно съел. Но не все еще кончено, так ведь? И друзья не оставят тебя в "бидэ"? Так что - вперед!)
Конец
СОЛНЦЕ КРАСНОЕ ВОСХОДИТ
Утром ранним шла барышня Люба по гулкому, пустующему бульвару.
Легкая изморозь, павшая ночью, дымилась над мостовой, голые деревья казались призрачными, а дома вырастали из тумана, как из руин.
На бойких, подкованных ножках, в коротком, черной кожи, блестящем платье шла Люба, шла, шла, вышла на перекресток, бросила взгляд на светофор, плывший по воздуху, подобно сигнальному огню невидимого крейсера...
Потопталась, прислушиваясь...
Из далекой, просторной, как степь, тишины подымался едва лишь твердеющий автомобильный звук.
Решившись, перебежала дорогу и тотчас, с запоздалым испугом, почувствовала, как пронеслось у нее за спиною массивное стальное дыханье, пахнуло газолиновым чадом, а спереди подхватили ее в тесный дружеский круг чьи-то находчивые объятия.
"Оп!" - крякнул Коля, ибо это был именно он.
Но двинула дама плечами, и пали оковы.
"Люба!" - изумленно вскричал Коля.
"Коля!" - только и вымолвила она.
Туман начинал уж таять.
Розовое, морозное солнце всходило над далекими, рафинадными миражами высотных зданий, с каждым шагом, с каждым рассеянным тактом их согласных шагов вздымаясь все выше и выше, будто б они вращали ногами Землю навстречу новому дню, - излишне символическая и даже несколько корпулентная, "тучная", надо признать, метафора сия сопровождала Колю какое-то время, покуда они не обогнали ее - вернее, не потеряли из виду, свернув, наконец, под арку ворот - старинную, едва ли не крепостного избыточного зодчества, с каким-то чи мхом, чи шерстью, с какой-то грибной прозеленью на сырых, древних кирпичах, и - очутились в каменном боксе пустынного, словно бы и нежилого, двора.
Лишь в дальнем, периферийном углу виднелось несколько мусорных баков, густо облепленных голубями, вся остальная площадь зияла гулкой ловушкой ветров.
Дом как дом.
Подъезд как подъезд.
Лестница.
Они уже поднимались наверх, когда этажами ниже упал плашмя какой-то оглушительный предмет и загремел, с медовыми, куртуазными модуляциями, заплетающийся бас, хотевший любовь.
Но многократно скалькированный эхом призыв басиста пропал совершенно втуне (был ли то экс-яйцелоп?), как стадо минотавров, промчался он мимо них в слепой, громоздкой погоне, ухнул в шахту лифта, где и затих, пометавшись в поисках выхода.
"Вот мы и дома", - сказал Коля, открывая дверь.
Прямо за порогом она увидела море, причал с мокрым дощатым настилом, об который бились на волнах, грохоча цепями, шлюпки, в лицо ударил сырой ветер...
И вот они уже шли на веслах под низкими, мрачнеющими небесами. Солнце уже опускалось за горизонт, окутав далекий берег душным золотым маревом, небо оседало все ниже и ниже, с каждой минутой все более наливаясь тяжестью, и в косматых, клубящихся тучах, гонимых ветром, чудились порою странные, грозные очертания - она внезапно подумала, что уже пережила все это когда-то, где-то, и в следующее мгновение... образ ускользал от нее, она силилась вспомнить... В густеющих сумерках вода казалась на вид плотной, студенистой. У самого борта стремительными, темными росчерками мелькали едва заметные тени - стайки рыб, столь же легкие росчерки неожиданно ощутила она на лице своем, и вдруг хлынул дождь, все вокруг закипело... Через тонкую огненную дорожку, вившуюся к остывающему закату, отразилась в воде, пошла трещинами безмолвная, ослепительная молния, туго заворочался гром, дождь обратился в сплошной ливень, и в этом смешении воды, света и тьмы их несло в грозовое ночное море, полное тайны, и тут ее охватило чувство такой совершенной полноты бытия, такого единства с окружающим миром, такой потерянности в этом мире, что хотелось лишь одного: забыться, раствориться, исчезнуть... И они исчезли, растворились, забылись, и воскресли уже в иной, совсем иной жизни.
СПЕЦИАЛЬНАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ
Автор выражает специальную благодарность писателям Александу Сергеевичу Пушкину, Николаю Васильевичу Гоголю, Осипу Эмильевичу Мандельштаму, Владимиру Владимировичу Набокову, Василию Павловичу Куролесову, Генри Миллеру, Марселю Прусту, Александру Дюма, Фенимору Куперу, Даниилу Хармсу, Виталию Пуханову, Федору Сологубу, Жюлю Верну, Гансу Христиану Андерсону, Иссе; композиторам Фрэнсису Лею, Иоганну Себастьяну Баху; журналистке Морин Клив; сценаристу Алану Оуэну; певцам Роду Стюарту, Джону Леннону, Майку Науменко, Алене Апиной; кинорежиссеру Микеланжело Антониони; физику Исааку Ньютону; отцу Василию, протопопу Аввакуму; преферансисту Александру Карпенко; шансонье Александру Вертинскому; йогу Шри Ауробиндо; барону Унгерну; матросу Железняку; группе Animals; крейсеру "Аврора"; футболисту Пеле; а также тому человеку, которому, собственно, и посвящена эта повесть.
1995-97 гг.
