Виктор Эмский - Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину
Над его головой поясной портрет товарища Маленкова. Портрет как портрет, с одной, правда, странной поправочкой: глаза у незабвенного Георгия Максимилиановича закрыты...
Почему?! Зачем?!
Но я теперь уже и спрашивать боюсь. Долгим, немигающим взглядом я смотрю на ползущую по портрету муху. Все смотрю, смотрю и она не "плывет", не смазывается, не исчезает. Как ни в чем ни бывало сучит ножками на государственном лбу!
Кабинет большой, светлый, с окнами на Литейный проспект.
Слева от гражданина майора сейф. Над сейфом прикноплен плакат под названием - "ЛИЧИНА ВРАГА". Вот уж это, как говорится, в самую точку! Ну, просто вылитый враг! В шляпе, в очках, при галстуке, да еще - бороденка, такая, знаете ли, троцкистско- бухаринская, клинышком. Помню. Видел в начале пятидесятых. Они - эти самые враги народа - так и шастали по улицам послевоенного Ленинграда. Они, вражины, так и шастали, а мы, юные чекисты, бдительно следили за ними и, ежели что, сломя голову бежали к телефончику. И вот помню, как один такой вышел из парадной у кинотеатра "Искра". При этой самой бороденке, в шляпе, в очках да еще в бухгалтерских сатиновых нарукавниках. Они-то, помню, больше всего и поразили. "Да у него же, гада, руки по локоть в крови!" - ужаснулся догадливый Совушка...
- Так кого, вы сказали, напоминает вам этот субъект? - кивая на плакат, спрашивает мой следователь. По особо важным делам, разумеется. - Да вы не нервничайте, не нервничайте!.. Повторяю вопрос: где и при каких обстоятельствах вы, Тюхин-Эмский-Кац-Пулатов, встречали изображенного на плакате человека?.. Ну живенько-живенько, я жду...
И я - а что еще остается делать?! - говорю им: так, мол, и так - на сто процентов не уверен, но, кажется, это он - Ричард Иванович Зоркий, мой связник, каковой с другим моим сообщником по кличке Кузя-Кот, поджидал меня в условленном месте.
- Нет, Тюхин, все-таки вы талантливый человек! - расцветает гражданин майор. - Неужто не оценили?.. Не-ет?! Мелкие завистники! Дерьмо народец!.. Это, Кузявкин, не для протокола... Что вы говорите?.. Муха?! Господи, а это еще откуда?!
И теперь уже в шесть глаз мы следим за ползающим по стеклу казенного портрета потусторонним существом по имени Муха.
- Тюхин, - задумчиво спрашивает гражданин майор, - а вам, Тюхин, случайно ничего не говорит такая странная на первый взгляд фамилия - Вовкин-Морковкин?
Нет, эта фамилия мне пока еще ничего не говорит.
- А вы, Эдуард Михаилсергеевич, не торопитесь! Вы подумайте, подумайте. Только хорошенечко, крепенько! Подумайте, а потом поделитесь со мной. - Он склоняется к моему уху: - Как демократ с демократом...
И он нажимает кнопочку под столом.
Скрипит дверь.
Господи, Господи!..
Афедронов моет руки.
- Слышь ты, как тебя, - говорит он, не оборачиваясь, - а Дудай, ежели по-простому, это уж не Додик ли?
Он в прозекторском фартуке, в резиновых перчатках.
Изо всех своих сил, изо всей своей тюхинской мочи я таращу глаза, силясь не зажмуриться от ужаса. О, только не это - только б не провалиться во времени, не очутиться где-нибудь в 37-м!..
- А Шамиль - это Шмуль?.. Да, поц?..
- Повторите фамилию, не понял!
- ...ун...у...ов...
- Дундуков?.. Сундуко-ов?! - гражданин майор аж поперхивается, Кузявкин вскакивает. - Да уж не старшина ли?! Эвон вы куда метнули, господа хорошие!.. Та-ак!.. Так-так-так!.. Да тут, Кузявкин, на попытку государственного переворота тянет!.. А?!..
- Так точно, товарищ майор! - берет руки по швам исполнительный младший подполковник.
- Садитесь-садитесь. Садитесь и протоколируйте!.. Славненькое тут у нас сочиненьице получается!.. Так вот вы зачем к нам с кавказских вершин припожаловали, господин... господин...
Я мычу.
- Господи, да что это с вами, Давид Шлемазлович?! Что за дикция? Да нет же, у вас с некоторых пор совершенно невозможный, решительно не наш выговор! Вам что - зубы мешают, что ли?.. Афедро-онов!..
Силы небесные!..
И опять раннее-раннее - еще и двенадцати нет - утро.
Гражданин майор товарищ Бесфамильный ходят по кабинету, помешивая крепкий чаек звонкой серебряной ложечкой.
- И вот ведь какая ерунда получается, дорогой вы наш Ли Харви Освальд, - философствует гражданин майор, - мертвый, от того, что ему пулю в лоб влепешь, мертвее не станет. Нонсенс, как говорится! А главное почему именно вы?..
- ?!
- Да что ваши хозяева совсем уж с ума посходили?! Пятьдесят третий год. Не сегодня-завтра мы начнем беспощадную борьбу с безродным космополитизмом, а они - на тебе - Соломон Михоэлсович!
- Осип Мандельштамович, - робко поправляю я.
- А-а, да какая разница, голубчик! - морщится он, выуживая лимон. Все равно - глупо! Глупо-глупо-глупо!.. Кстати, а почему вы, Тюхин, необрезанный?.. А может, не так и глупо?.. Может в этой вот фантастической дури и есть весь тайный цимес?! А-а, Кузявкин?..
Я не выдерживая:
- Гражданин начальник, как перед Богом!.. - вставная челюсть у меня с непривычки отсасывается. - Кля... клянуфь!.. Все, как на дуфу!.. Оправдаю!.. Смою кровью!.. Верьте мне, граждане следователи!..
И этот хорек, крыса бумажная Кузявкин отрывается от своих говенных протоколов:
- Знаете, подследственный, кому на Руси ни при какой погоде верить не рекомендуется? Вору прощенному, жиду крещенному и алкашу леченному!
Я опускаюсь на табуретку.
Гражданин майор Бесфамильный, мучительно гримасничая, жует. Лицо его то и дело перекашивается, как у Кондрата Всуева, но, увы, не смазывается, не "плывет"!..
За спиною скрипит дверь. В нос шибает формалинчиком.
- А что, я еще и украл что-нибудь? - севшим от волнения голосом, спрашиваю я.
И вот он наступает наконец, тот невероятный, на веки вечные незабвенный мартовский день!
В памяти запечатлелась каждая деталь, каждое словцо, да что там! каждый жидкий волосочек на руке Кузявкина, державшего наготове пресс-папье.
На календаре - 0. (О, цифра цифр, о буква букв!..)
Закусив язык от усердия, я старательно вывожу: "Вину свою признаю целиком и полностью". И подписываюсь: Финкельштейн.
- Ну вот! Так-то оно лучше, чистосердечнее, - удовлетворенно говорит Кузявкин, промокая.
Да, дорогие мои, это был праздник! Настоящий. Единственный и неповторимый. До скончания дней моих.
На подносе - бутылочка ликера "Амаретто". Пепси. Бокальчики ломоносовского стекла. Четыре. Слышите, - четыре!..
Гражданин начальник в парадном мундире с аксельбантами, при орденах. Он сидит нога-на-ногу, барабаня пальцами по зеленому сукну. Его взволнованный взгляд устремлен куда-то сквозь меня.
Они ждут!..
И вот где-то далеко-далеко, может быть, даже на другом этаже, слышится до боли родное: ку-ку, ку-ку, ку-ку... Тринадцать раз кукует деревянная кукушечка.
Тяжелая, обитая кожей врагов народа дверь, как-то по-особенному пронзительно скрипит. Веет Афедроновым. Я привычно мертвею.
- Ну? - в голос выдохнули оба моих Порфирия Петровича.
Генерал-адъютант А. Ф. Дронов с телеграфной лентой в руках замер в дверном проеме.
- Ну же, Ахведронов, хавари! - с внезапно прорезавшимся хохляцким хыканьем вымолвил майор Бесфамильный.
- Есть, товарищ майор! Она! "Молния"! - с трудом сдерживая дрожь в голосе, прошептал, как правило, непрошибаемый генерал-адъютант. Свер-ши-лось, дорогой вы мой товарищ майор!
Звеня медалями, Бесфамильный так и обрушился на колени.
- Хосподи, неужто дождались?! - воскликнул он, закатив глаза к потолку. И вдруг перекрестился. По-нашему, по-русски - справа налево, только почему-то левой рукой. - Слава тебе, Хосподи! Читай, читай, брат Афедронов!
И твердолобый, как сейф, долбоеб, высморкавшись на ковер, зашуршал телеграфной лентой: "СЕГОДНЯ ТРЕТЬЕГО МАРТА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕГО ГОДА ПОДАЛ ПЕРВЫЕ ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ГЕНИЙ ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ БЕССМЕРТНЫЙ ВОЖДЬ И УЧИТЕЛЬ ВСЕГО ПРОГРЕССИВНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ТОВАРИЩ..."
Все встали.
Долго, целую вечность, мы, все четверо, стояли по стойке смирно, не шевелясь, не смаргивая скупых мужских слез.
И вот наш начальник поднял рюмку.
- Товарищи, друзья, коллеги! - сказал он, да так проникновенно, что меня пошатнуло. - Соратники по борьбе, - сказал он, глядя мне прямо в глаза поверх черных своих очков. - Так давайте же чокнемся, товарищи! Давайте же выпьем за него - за нашего дорогого и любимого, за нашего родного (паууза) товарища С. (пауза) Иону... Варфоломеевича!
Идиотское мое, вечное - "Это как это?!" на этот раз вовремя застряло в горле. Я как бы проглотил его - уть! Проглотил и диким внутренним голосом сам себе скомандовал: "Молча-ать!.. Молчать, кому говорят!..".
И хлопнул рюмочку коньяка с императорскими вензелями на этикетке. И по какому-то необъяснимому наитию вдруг прошептал:
- Ура, товарищи!
Громовое троекратное "ура" было мне ответом.
Мы еще раз выпили.
- Послушайте, Кузявкин, - показывая вилкой на портрет, весело спросил товарищ майор, - а кто это у нас под стеклом - такой бледный, нездоровый такой на вид, одутловатый?
