Лидия Чарская - Дурнушка
— Я говорю с вами как с товарищем, — продолжал, между тем, Водов, — с другом, способным понять и оценить меня… Мы ведь с вами друзья, не правда ли, княжна?
И он протянул мне обе руки через маленький столик, за которым я сидела, и я не могла не положить в них своих. Он тихонько их пожал по очереди одну за другою, и, задержав немного, выпустил.
Потом он снова заговорил быстро и пылко, с чисто юношеским задором. Он говорил о том, как тяжело ему бывает подчас; что он если б у него была возможность, открыл бы собственное издание, свой собственный идеальный журнал, где бы сотрудники, молодые, сильные духом и талантом, могли бы работать по собственному произволу, не стесняясь никакими рамками условности… Писали то, что хотели и могли писать…
Он говорил горячо, убедительно, увлекаясь, как поэт. Видно было, что над этой мыслью задумывался он подолгу, что это — его больное место, его рана, которая не заживет до тех пор, пока не осуществится его заветное желание. Он заметно волновался и, казалось, позабыл о том, что слушательница его — самая ничтожная молодая девушка, бессильная, в силу своей неопытности, помочь ему советом… Он ходил большими шагами по гостиной, с разгоревшимися глазами и щеками, пылавшими румянцем и говорил, говорил без умолку. Потом он вдруг внезапно остановился передо мною.
— А для вас нашлось бы у меня лучшее место в моем издании, — обратился Водов ко мне. — Ваш молодой талант развился бы на свободе, не задавленный, не стесненный ничем! И как бы я был счастлив этим!
Мне безумно хотелось видеть его счастливым… я смотрела в его пылающее лицо, слушала мощную, вдохновенную речь и мучилась бессилием помочь чем-либо.
И вдруг яркая, как огонь, мысль прожгла мой мозг; невольная радость, почти восторг охватил меня: я нашла ему выход.
— Сергей Вадимович, — начала я робко, или не я, вернее, а что-то внутри меня, руководившее мною помимо моей воли, — постараемся осуществить вашу идею вашего идеального журнала. Я богата, у меня есть сто тысяч моих собственных денег, оставленных мне покойным papa, которыми я, вопреки принятым условиям, могу пользоваться с шестнадцати лет. Возьмите часть их на ваше дело и пусть это дело будет нашим общим… Хотите? Да? Я поговорю с tante Lise. Ваш труд… а мои…
Я не договорила и ужасно мучительно покраснела от смущение и страха. Мне казалось, что вот-вот он гордо и презрительно отклонит мое предложение, оскорбленный моим непрошеным вмешательством. Но ничего подобного не случилось. Водов только взглянул на меня пристально, странным, рассеянным взглядом, точно не дослышал моих слов, и, проведя рукою по своему изжелта-белому лбу, как бы отгоняя докучную мысль, сказал без малейшей тени волнения и обиды:
— Да… да… Но об этом надо еще подумать… если позволите, мы поговорим как-нибудь еще раз, княжна…
И как-то поспешно поклонившись, он поторопился уйти.
Мне сделалось тяжело и неловко. Мое предложение сорвалось помимо воли, так внезапно, и теперь я каялась в моей неуместной поспешности. Меня крайне удивило и то, как просто отнесся к этому Водов. Не могли также не изумлять меня и его странная рассеянность, и поспешный уход.
Со дня моего нелепого, как мне теперь казалось, предложения, сделанного мною Водову, я не видела Сергея Вадимовича и болезненно томилась о том, что невольно оскорбила его.
Теперь моя жизнь казалась мне снова пустой и бесцветной. Нашелся смысл у нее, менее всего ожидаемый мною, и исчез, блеснул радостный луч в лице милого человека и погас. Но расстаться с мыслью о нем я не могла. Увидеть еще раз Сергея Вадимовича, вылить всю свою душу перед ним, рассеять мои сомнения- вот чего я смутно и горячо хотела. А сомнений набралось так много! Со времени появление в печати "Сна девушки" я ничего не могла писать. Горячая, непобедимая волна, захлестнувшая меня в ночь моего первого творчества, отхлынула от меня далеко-далеко! Желанный порыв вдохновения остыл, казалось, навсегда. Перо валилось из рук… Мысль только и работала в одном направлении: увидеть его хотя раз, услышать его голос, вот и все, что я так жаждала сейчас.
Всю меня заполняло теперь захватившее меня врасплох и неожиданно подкравшееся ко мне новое чувство. Я полюбила. Полюбила талантливого, благородного и великодушного человека. Полюбила всей душою.
Я отлично понимала, что с моим безобразием надо быть чем-либо выдающимся, из ряда вон выходящим, чтобы заставить полюбить также себя. К тому же сам Водов ясно высказался, что преклоняется передо мною как перед талантом, который, развившись и вылившись в определенную форму, поставит меня на желанную высоту.
"Одна ласточка не делает весны", "один "Сон девушки" не даст имени", — вспоминались мне поминутно его слова. Но, что было делать, если голова моя не рождала новых мыслей, сердце не трепетало от приближения уже знакомого мне сладкого волнения, а перо застывало в моих слабых пальцах, казавшихся мне теперь такими ненужными и бесполезными. Невольная злость к самой себе охватила меня. И ко всему этому примешивалось еще мучительное, нестерпимое желание быть достойной внимания дорогого человека, оправдать его доверие, Доказать ему, что я действительно что-то представляю из себя. Я никогда не молилась так горячо и так много, как в эти дни.
— Господи, — шептала я с убеждением, что моя молитва должна быть услышана небом, — Господи, помоги мне его увидеть, только увидеть! Господи!
Об издании "идеального журнала" я уже не думала больше. Если бы даже tante Lise, моя опекунша и дала бы мне на наше предприятие все мое приданое, то гордый и щепетильный Водов вряд ли принял бы от меня эту жертву. Я отлично сознавала, что его рассеянный ответ в наше последнее свидание нельзя было принять за согласие. Я не могла вполне поручиться даже, расслышал ли он меня как следует в ту минуту или нет…
XIII
Так вот оно какое! Вот что называется счастьем, неожиданным, необъятным, могучим!
Прошло много дней с того знаменательного вечера, а я все еще не могу опомниться от счастья, не могу прийти в себя и проснуться от своего чарующего сна!
Как это случилось?.. Ни я, никто из моих не ждали этого, а, между тем, никто и не удивился событию, точно в нем не было ничего удивительного, точно так должно было быть и не могло быть иначе! Только я одна не могла свыкнуться с мыслью, не могла поверить странной действительности. Неожиданная радость, почти граничащая со страхом, заполнила меня, как бы пересоздала все мое существо на новый лад.
Я стала невестой Водова.
Это совершилось, точно во сне.
В субботу мы с tante Lise, Лили и Вивой были в опере.
Совсем неожиданно в нашу ложу вошел Водов. Из театра tante Lise пригласила его пить чай к нам. Приехали к нам и Лили с Вивой.
После ужина Вива сел за рояль и стал копировать пение оперной примадонны. Это было очень забавно.
Мы искренно смеялись. Смеялся и Водов, причем лицо его, немного суровое и холодное, делалось добродушным и милым, как у ребенка.
Я была счастлива уже тем, что он не обиделся на меня, что он приехал к нам для меня одной, может быть. И это меня радовало не мало. Щеки мои горели, глаза блестели, как никогда. Я минутами даже забывала о моем безобразии, и вся моя душа тянулась к нему, и я поминутно взглядывала на него, милого, дорогого, хорошего, бесконечно мне дорогого.
У меня было так светло и хорошо на душе в этот вечер, что невольно хотелось что-нибудь сделать для окружающих, чтобы так же хорошо было и всем.
Tante Lise расспрашивала о чем-то Лили в столовой.
Вива наигрывал что-то на рояле.
Я и Водов ходили по гостиной.
— Теперь и мы можем говорить на свободе, — улыбнулся мне Водов, не сводивший с меня во весь вечер пристального взгляда, несказанно смущавшего меня.
— Что же вы хотели сказать мне? — спросила я не совсем твердо, встречаясь с ним глазами.
— Многое, княжна, и это многое, предупреждаю, удивит вас. Помните, в последний раз я говорил вам, что мне не хватает материальной силы осуществить заветную мечту — издание того "идеального журнала" — в которую я посвятил вас, говорил о ней с вами, как с товарищем-другом, собратом по искусству, а не со светской барышней? Наталья Николаевна, — серьезно, почти строго подчеркнул он и, когда я молча сочувственно кивнула ему головою, он продолжал, — вы были так отзывчивы и чутки, что предложили мне свою помощь, выступив наравне со мной инициатором дела. Значит, вы верите в него? Верите и в меня, почти незнакомого вам человека?.. Ответьте мне, княжна, верите ли вы в меня, в мой талант, в мои силы?
Что я могла ему ответить! Я мало думала о самом журнале. Все мои мысли кружились только вокруг самого Водова. Его идея уже была мне симпатична в силу того, что он сам так увлекался ею. Как же он мог спрашивать меня, сомневаться в моей вере в него, в его талант и силы!
