Александр Хургин - Комета Лоренца (сборник)
Ну вот, стучат в дверь. Стучат, потому что звонок не работает. Когда у меня болит голова, я звонок отключаю. Сделал специальный выключатель на шнурке и отключаю. Все-таки, когда стучат костяшками пальцев в мягкую обивку или барабанят по ручке, это не так раздражает, как звонок. Звонок у меня допотопный, с резким и злым звуком.
Вариантов действий у меня сейчас два. Первый - это встать и, несмотря на свое удручающее состояние, отпереть и впустить незваного гостя в квартиру. Второй вариант - это лежать молча, не двигаясь. Свет у меня не горит, звуков - никаких. Пусть думает, что меня нет дома. Если стоящий за дверью не видел, как я возвращался.
Судя по тому, что он стучит и не уходит, именно это он и видел. Но я могу быть в ванной. В туалете, в конце концов.
- Леха, ты что, в клозете? - слышится из-за двери приглушенный дверной обивкой голос. - Леха, ответь.
Лехой меня называет только один человек. Сосед с пятого этажа. По-моему, абсолютно сумасшедший тип, помешанный на составлении своего генеалогического дерева и на том, что он великий писатель. "Которому еще памятник на площади Ленина поставят и в школе будут изучать". Вот по ком второй этаж психдиспансера плачет навзрыд. Это, кто не знает, этаж для острых. Впрочем, Семенович, он всю жизнь острый, и туда участковый терапевт его уже направлял. Семенович (к слову, это не отчество, это фамилия. С ударением на "о") в поликлинику пришел, простудившись, доктор ему "на что жалуетесь?", а он услышал "жалуетесь" и понес. На все и всех жаловаться. И на правительство, и на обнищание широких слоев народных масс, и на спикера парламента лично. А больше всего на свою родословную жаловался. Из-за нее, говорил, все мои беды и трудности. Из-за нее вся жизнь у меня пошла насмарку, потому что таков сценарий был предопределен мне свыше.
Ну, терапевт его от простуды спас и выписал направление. А Семеновича здоровым признали в психическом смысле. Неуравновешенным - но здоровым. А по поводу родословной сказали, что сейчас это просто мода такая и все ею поголовно увлекаются - от президентов до слесарей-сантехников включительно. И Семенович здесь не исключение, а, можно считать, наоборот. Хотя он не сантехник, а сборщик, то есть бригадир сборщиков. Бутылки его бригада2 собирает на улицах для изготовления левой водки. Семенович, конечно, говорит, что он никакой не бригадир, а менеджер, так как сам и организовывает производственный процесс, и работников находит сезонных. И живет, между прочим, неплохо: жене прошлой зимой шубу купил из настоящего кролика. И шапку пыжиковую. Не говоря о мелочах - колготках там, сережках и шампунях рН 5,5, которые жена его покупает самостоятельно и безотчетно в неограниченных количествах по потребности.
В общем, дверь придется открывать. Этот не отстанет. Не открою сейчас, он придет через двадцать минут. Так как видел он меня - без всяких сомнений. Он же целыми днями, бывает, торчит в окне, вниз смотрит - что во дворе делается. Наблюдает жизнь и записывает ее без прикрас в тетрадку.
Встаю с дивана. Беру голову в руки и иду к двери.
- Полчаса тебе стучу. Между прочим, - говорит Семенович. - Звонок надо починить. У меня есть один знакомый мужик. Я ему скажу.
- Не надо, - говорю. - Звонок функционирует нормально. Я его отключил за ненадобностью. - Кому за ненадобностью?
- Мне.
- Выходит, ты только о себе думаешь. А о других кто будет думать? Семенович любит меня воспитывать. - Человек должен думать о других, говорит он, - чувство долга - это основа основ.
Я ему не возражаю, но про себя думаю, что с тех пор, как я похоронил мать и отца, а дочка стала почти взрослой, у меня исчезло это чувство, и никому я ничего не должен. Кроме, конечно, кошки, которую должен кормить, потому что люблю ее как никто другой. Но здесь все в порядке. "Вискас" у кошки в каше есть всегда. Несмотря на фатальное отсутствие у меня трешки. Здесь какой-то необъяснимый парадокс, какая-то тайна бытия, но - что есть, то есть.
В руках у Семеновича несколько листов бумаги, исписанной и изрисованной. "Значит, будет о своем происхождении рассказывать".
- А у меня сегодня радостный день, - начал он.
- А у меня голова раскалывается, - сказал я.
- Выпей таблетку, - сказал Семенович. - Пирамидону. Помогает на раз.
- Мне не помогает, - сказал я.
А Семенович сказал:
- Ладно. Я сейчас тебе помогу. На, прочитай. Как рукой снимет.
- Не могу, - сказал я. - Читать - не мо-гу.
- Хорошо. Я сам тебе прочитаю. Я тут свою литературную генеалогию закончил. Начиная с конца прошлого века. Новый жанр. Называется "Рассказ в романах". Слушай.
Он попятился, ища, куда бы пристроить свой зад, пристроил его в кресло, я лег на диван и закрыл глаза.
- Ты слушаешь?
- Слушаю, - сил с ним бороться у меня не было, и я решил, что не бороться - умнее. И Семенович начал:
"Рассказ в романах
Да, так вот первый и основополагающий роман начался у Дарьи Петровны и Петра Дмитриевича (ныне, понятно, покойных и потому счастливых) давно. Если не рассматривать его с исторической точки отсчета. И кончился он тоже давно. Почти так же давно, как и начался. Потому что длился недолго. Мимолетный у них случился роман - у Дарьи Петровны и Петра Дмитриевича. Хотя и плодотворный. В том смысле, что произошел от их романа плод любви. Который мать назвала в честь Петра Дмитриевича Иосифом. Не посчитавшись с тем, что плод был рожден вне закона или, другими словами, вне брака и семьи. Что естественно в сложившемся на тот момент социальном контексте и положении дел. Петр Дмитриевич принадлежал к обществу и к свету, а Дарья Петровна ни к чему и ни к кому не принадлежала. Так что теперь невозможно постичь, где они встретились и что у них могло быть общего. Может, она подрабатывала себе на жизнь стиркой и глажкой мужских воротничков и манжет, а может, работала в книжной лавке, в которой Петр Дмитриевич покупал газеты и журналы. Да и неважно это. А важно, что встреча у них состоялась и результат она имела весомый. Мальчик фунтов десяти родился. И ростом - дай Бог каждому. Как в утробе поместился - никто понять не мог. Наверно, поэтому мать его Иосифом и назвала.
Был этот Иосиф благородных, голубых в хорошем смысле слова кровей. По отцу. А по матери - не был. За что имел к ней определенные претензии. Мол, если бы не она, то родиться бы ему стопроцентным князем. Хотя потом, впоследствии, он не раз благодарил злодейку-судьбу за то, что мать у него вся вышла из народа. Из самой гущи, до седьмого колена. Если б этого в его биографии не было, князь Иосиф (сын сбежавшего в Америку из-под расстрела папаши Петра Дмитриевича) ни за что не смог бы жениться на комиссаре полка, поскольку князя она бы собственными руками в расход пустила. Любила она князей, особенно, если в расход. И если собственными руками. А руки у нее были нежные и белые, и пальцы на них росли длинные и тонкие. Такими пальцами свободно можно было любую шею охватить. И она - жена Иосифа Юлия - часто ему говорила в порыве страсти: "Жалко и обидно, - говорила, - что ты не князь, Иосиф, и что пальцы мои могут только тебя ласкать, а в расход - не могут."
Правда, Юлия дождалась в конце концов своего часа, который настал и пробил. Ждала его без малого двадцать лет. А через двадцать лет все и открылось. И происхождение Иосифово полунизменное-полукняжеское - пятнавшее и маравшее имя великого вождя народов, - и вся его наполовину вражеская гнилая сущность. И сдала мужа Юлия органам с дорогой душой. Впрочем, они бы и без нее со своими задачами и обязанностями справились, не оплошали. Но тогда неизвестно, что стало бы с детьми, которых Юлия и Иосиф нажили совместными усилиями за двадцать лет жизни, любви и согласия. Людям она так и говорила, что пошла на этот подвиг - в смысле, родного мужа разоблачила перед лицом органов и народа - только ради детей, хотя и не без удовольствия. Потому что жили они все двадцать лет действительно в любви и действительно в согласии, но надоел Иосиф Юлии за эти самые счастливые годы ее жизни не хуже горькой редьки. Иначе как можно объяснить наличие у нее на протяжении лет четырех параллельных романов и любовников? Младший сын ее, кстати, родился от одного из них. Не на сто процентов, конечно, но на девяносто девять - точно.
Тут надо сказать, что этот романтический любовник Юлии был человеком высокопоставленным. К тому же графом по происхождению. О чем, естественно, никто не знал и не догадывался. Этот граф умело маскировался под пролетария из крестьян с партийным стажем. Юлия одна все обо всем знала, но она и сама была графиней. Видно, отсюда корни ее особой любви к князьям. Но речь о другом. О том, что и Юлия, и этот вышеупомянутый ее любовник сумели сохранить себя в живых прямо посреди нашей бучи, боевой и кипучей. И произвести на свет потомство. За что осуждать их нельзя. Основной инстинкт, он и есть основной инстинкт - будь ты хоть граф, хоть кто. И от него - от инстинкта - бывают дети.
О трех (или четырех) старших детях Юлии и Иосифа ничего достоверного неизвестно. История о них справедливо умалчивает"...
