Алексей Писемский - Люди сороковых годов
Еспер Иванович понял, что в душе старика страшно боролись: с одной стороны, горячая привязанность к сыну, а с другой - страх, что если он оставит хозяйство, так непременно разорится; а потому Имплев более уже не касался этой больной струны.
Вошла Анна Гавриловна с чайным подносом в руках. Разнеся чай, она не уходила, а осталась тут же в кабинете.
- Где жить будет у тебя Паша? - спросил Еспер Иваныч полковника.
- Да тут, я у Александры Григорьевны Абреевой квартирку в доме ее внизу взял!.. Оставлю при нем человека!.. - отвечал тот.
- Что же, он так один с лакеем и будет жить? - возразил Еспер Иваныч.
- Нет, я сына моей небогатенькой соседки беру к нему, - тоже гимназистик, постарше Паши и прекраснейший мальчик! - проговорил полковник, нахмуриваясь: ему уже начали и не нравиться такие расспросы.
Еспер Иваныч сомнительно покачал головой.
- Не знаю, - начал он, как бы более размышляющим тоном, - а по-моему гораздо бы лучше сделал, если бы отдал его к немцу в пансион... У того, говорят, и за уроками детей следят и музыке сверх того учат.
- Ни за что! - сказал с сердцем полковник. - Немец его никогда и в церковь сходить не заставит.
Говоря это, старик маскировался: не того он боялся, а просто ему жаль было платить немцу много денег, и вместе с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том, так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров и от него, как от Александры Григорьевны, ничего не хотел принять: странное смешение скупости и гордости представлял собою этот человек!
Еспер Иваныч, между тем, стал смотреть куда-то вдаль и заметно весь погрузился в свои собственные мысли, так что полковник даже несколько обиделся этим. Посидев немного, он встал и сказал не без досады:
- А мне уж позвольте: я помолюсь, да и лягу!
- Сделай милость! - сказал Еспер Иваныч, как бы спохватясь и совершенно уже ласковым голосом.
Анна Гавриловна, видевшая, что господа, должно быть, до чего-то не совсем приятного между собою договорились, тоже поспешила посмягчить это.
- Поумаялись, видно, с дороги-то, - отнеслась она с веселым видом к полковнику.
- Да, а все коляска проклятая; туда мотнет, сюда, - всю душу вымотала, - отвечал он.
- Неужели лучше в службе-то на лошади верхом ездили? - сказала Анна Гавриловна.
Она знала, что этим вопросом доставит бесконечное удовольствие старику.
- Э, на лошади верхом! - воскликнул он с вспыхнувшим мгновенно взором. - У меня, сударыня, был карабахский жеребец - люлька или еще покойнее того; от Нухи до Баки триста верст, а я на нем в двое суток доезжал; на лошади ешь и на лошади спишь.
- А сколько вам лет-то тогда было, барин - барин-хвастун!.. - перебила Анна Гавриловна.
- Лет двадцать пять, не больше!
- То-то и есть: ступайте лучше - отдохните на постельке, чем на ваших конях-то!
- И то пойду!.. Да хранит вас бог! - говорил полковник, склоняя голову и уходя.
Анна Гавриловна тоже последовала за ним.
- Идти уложить его! - говорила она.
Ко всем гостям, которых Еспер Иваныч любил, Анна Гавриловна была до нежности ласкова.
Имплев, оставшись вдвоем с племянником, продолжал на него ласково смотреть.
- Ну-ка, пересядь сюда поближе! - сказал он.
Паша пересел.
- Вот теперь тебя везут в гимназию; тебе надобно учиться хорошо; мальчик ты умный; в ученье счастье всей твоей жизни будет.
- Я буду учиться хорошо, - сказал Павел.
- Еще бы!.. Отец вот твой, например, отличный человек: и умный, и добрый; а если имеет какие недостатки, так чисто как человек необразованный: и скупенек немного, и не совсем благоразумно строг к людям...
Павел потупился: тяжелое и неприятное чувство пошевелилось у него в душе против отца; "никогда не буду скуп и строг к людям!" - подумал он.
- Ты сам меня как-то спрашивал, - продолжал Имплев, - отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
- А в чем же, дядя, настоящее блаженство? - спросил Павел.
- Настоящее блаженство состоит, - отвечал Имплев, - в отправлении наших высших душевных способностей: ума, воображения, чувства. Мне вот, хоть и не много, а все побольше разных здешних господ, бог дал знания, и меня каждая вещь, что ты видишь здесь в кабинете, занимает.
- А это что такое у вас, дядя? - спросил Павел, показывая на астролябию, которая очень возбуждала его любопытство; сам собою он никак уж не мог догадаться, что это было такое.
- Это астролябия, инструмент - землю мерять; ты, ведь, черчению учился?
- Учился, дядя!
- И поэтому знаешь, что такое треугольник и многоугольник... И теперь всякая земля, - которою владею я, твой отец, словом все мы, - есть не что иное, как неправильный многоугольник, и, чтобы вымерять его, надобно вымерять углы его... Теперь, поди же сюда!
И Еспер Иваныч подвел Павла к астролябии; он до страсти любил с кем бы то ни было потолковать о разных математических предметах.
- Теперь по границе владения ставят столбы и, вместо которого-нибудь из них, берут и уставляют астролябию, и начинают смотреть вот в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно так же поворачивают другой диаметр к другому ближайшему столбу и какое пространство между ими - смотри вот: 160 градусов, и записывают это, - это значит величина этого угла, - понял?
- Понял! - отвечал бойко мальчик. - Этому, дядя, очень весело учиться, - прибавил он.
- Весело! "Науки юношей-с питают, отраду старцам подают!" продекламировал Еспер Иваныч; но вошла Анна Гавриловна и прервала их беседу.
- Воин-то наш храпом уж храпит!.. - объявила она.
- А и бог с ним!.. - отозвался Еспер Иваныч, отходя от астролябии и садясь на прежнее место. - А ты вот что! - прибавил он Анне Гавриловне, показывая на Павла. - Принеси-ка подарок, который мы приготовили ему.
- Хорош уж подарок, нечего сказать! - возразила Анна Гавриловна, усмехаясь, сама впрочем, пошла и вскоре возвратилась с халатом на рост Павла и с такими же сафьянными сапогами.
- Облекись-ка в сие благородное одеяние, юноша! - сказал Еспер Иваныч Паше.
Тот в минуту же сбросил с себя свой чепанчик, брюки, сапожонки, надел халат и сафьянные сапоги.
- Ну, теперь, сударыня, - продолжал Еспер Иваныч, снова обращаясь к Анне Гавриловне, - собери ты с этого дивана книги и картины и постели на нем Февей-царевичу постельку. Он полежит, и я полежу.
- Чтой-то, полноте, и маленького-то заставляете лежать! - воскликнула Анна Гавриловна.
- Нет, Анна Гавриловна, я хочу полежать, - ей-богу, - торопливо подхватил Павел.
Он полагал, что все, что дядя желает, чтоб он делал, все это было прекрасно, и он должен был делать.
- Ах вы, уморники, - право! - сказала Анна Гавриловна, и начала приготовлять Паше постель.
- Читывал ли ты, мой милый друг, романы? - спросил его Еспер Иваныч.
- Читывал, дядя.
- Какие же?
- "Молодой Дикий"[14], "Повести Мармонтеля"[15].
- Ну, все это не то!.. Я тебе Вальтера Скотта дам. Прочитаешь - только пальчики оближешь!..
И Имплев в самом деле дал Павлу перевод "Ивангое"[16], сам тоже взял книгу, и оба они улеглись.
Анна Гавриловна покатилась со смеху.
- Вот уж по пословице: старый и малый одно творят, - сказала она и, покачав головой, ушла.
Паша сейчас начал читать. Еспер Иваныч, по временам, из-под очков, взглядывал на него. Наконец уже смерклось. Имплев обратился к Паше.
- Встань и подними у этой банки крышку.
Павел встал и подошел к столу, поднял у банки закрышку и тотчас же отскочил. Из маленького отверстия банки вспыхнуло пламя.
- Откуда это огонь появился? - спросил он с блистающим от любопытства взором.
- Ну, этого пока тебе еще нельзя растолковать, - отвечал Еспер Иваныч с улыбкой, - а ты вот зажги свечи и закрой опять крышку.
Паша все это исполнил, и они опять оба принялись за чтение.
Анна Гавриловна еще несколько раз входила к ним, едва упросила Пашу сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда не ужинал, и вообще он прихотливо, но очень мало, ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело, и таким образом они читали часов до двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку и велел сделать то же и Павлу, хотя тому еще и хотелось почитать.
V
ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ В НОВОСЕЛКАХ
На другой день началась та же история, что и вчера была. Еспер Иваныч, не вставая даже с постели, часов до двенадцати читал; а потом принялся бриться, мыться и одеваться. Все это он обыкновенно совершал весьма медленно, до самого почти обеда. Полковник, как любитель хозяйства, еще с раннего утра, взяв с собою приказчика, отправился с ним в поля. Паша все время читал в соседней с дядиным кабинетом комнате. Часа в два все сошлись в зале к обеденному столу. Еспер Иваныч был одет в широчайших и легчайших летних брюках, в чистейшем жилете и белье, в широком полусуконном сюртуке, в парике, вместо колпака, и надушенный. Он к каждому обеду всегда так выфранчивался.
