Ал Разумихин - Короткая жизнь
Если бы рассказ Каравелова предшествовал обеду, кусок застрял бы у меня в горле - не обед, а тризна. Конечно, я читал в российских газетах корреспонденции о турецких зверствах. Но одно дело читать и совсем другое слушать рассказ реального человека о происходящем совсем рядом, стоит лишь перебраться через Дунай с румынской на болгарскую сторону.
- Любен, - сказала Наташа, - пойду, а то не успеем...
Я подумал, ей надо уйти по каким-то домашним делам. Лишь позднее узнал, что Наташа часто покидала гостей; оставит мужа беседовать, а сама скроется в типографии и набирает очередную статью.
- Болгарам предстоит долгая и мучительная борьба, - негромкий голос Каравелова проникал мне в самую душу.
Человеку, равнодушному к чужому горю, могло бы показаться, что Каравелов говорит о чем-то привычном, но это было обманчивое впечатление: разве можно привыкнуть к страданиям народа, о которых каждодневно пишешь в своей газете? Самое страшное в его рассказе заключалось именно в той простоте, с какой он говорил о повседневных терзаниях болгар:
- Вряд ли вам стоит связывать себя с нашей судьбой. Легко сочувствовать чужому горю со стороны и совсем непросто принять его как свое горе.
Каравелов предостерегал меня от опрометчивости, он был старше меня и уже умудрен горьким опытом жизни.
Во мне бурлила нерастраченная юношеская горячность, я отвергал его сомнения и сослался на Аксакова: освобождение болгар - общеславянское дело, у русских и болгар общая судьба.
Вряд ли я убедил Каравелова, но моя горячность тронула его. Не могу объяснить почему, но я почувствовал, что внутренне он как-то переменился ко мне. Я перестал быть для него случайным гостем, он включил меня в круг своих пусть не друзей, но знакомых.
- Вы не знаете, с чем вам придется столкнуться, - с грустью произнес Каравелов. - Болгарские крестьяне и ремесленники отданы в полную и безотчетную власть любого турецкого солдата и чиновника.
Он задумался.
- Что ж, осматривайтесь, привыкайте, ищите свое место в жизни, продолжал наставлять меня Каравелов. - Сейчас я пойду к Наташе, надо выпускать газету, а вы к вечеру приходите сюда, по вечерам у нас собираются те, кому небезразлична судьба Болгарии.
Вторую половину дня я провел как турист, не знающий ни что делать, ни куда деться. Слонялся по улицам, рассматривал витрины магазинов, забредал в кафе. Бухарест мне нравился - жизнерадостный, шумный, кипучий город, на улицах полно прохожих, люди веселые, вежливые, предупредительные, бойко торгуют магазины, из кафе и ресторанов доносятся звуки музыки....
Румыния упивалась своей свободой, своей национальной независимостью. Прошло немногим более десяти лет, как два древних княжества, Валахия и Молдавия, объединились в одно государство. По каким-то там договорам Румыния находилась еще в вассальной зависимости от султана, но зависимость эта была уже номинальной. Народные собрания княжеств, каждое в отдельности, выбрали своим государем Александра Кузу. За свое короткое правление он много сделал и еще больше намеревался сделать, но его реформы мало устраивали румынских бояр, он был свергнут. И хотя теперь на румынском престоле восседал навязанный великими державами немец, один из отпрысков династии Гогенцоллернов, ощущение независимости не покидало румын.
Потому-то жившие в Бухаресте болгарские эмигранты и чувствовали себя в безопасности. Румынская полиция на деятельность различных болгарских организаций, обосновавшихся здесь, смотрела сквозь пальцы, лишь бы они не задевали румынские государственные установления.
Блуждания по городу занесли меня в какое-то шумное кафе. Я зашел, чтобы как-то заполнить время до вечера. Мимо меня пронесся официант, сказал что-то на ходу, и уже через минуту передо мной дымилась чашечка черного кофе и поблескивала рюмочка золотистого коньяка - хотя не уверен, что мой заказ был именно таков. Но еще больше меня поразила речь посетителей, большинство из которых говорило по-болгарски.
Я подозвал официанта:
- Как называется ваше кафе?
- "Трансильвания", - обиженно воскликнул он, как если бы я спросил его, в каком городе я нахожусь.
Я повел головой в сторону сидевших неподалеку от меня посетителей:
- Но вокруг меня одни болгары?
- Я сам болгарин, - заносчиво воскликнул официант, как бы спеша пресечь с моей стороны возможные обидные замечания.
Он, видимо, уловил в моем голосе чужеземный акцент.
- А вы... - обратился он ко мне, - вы, господин, немец?
- Я - русский.
- О!
Он смахнул со скатерти несуществующие крошки и наклонился ко мне:
- Я принесу вам сейчас отличную баницу, а если хотите что-нибудь посерьезнее, предложу кавурму из цыплят.
Сама судьба благоприятствовала моим намерениям. Бесцельно слоняясь по Бухаресту, я попал в окружение болгар, - именно кафе "Трансильвания" служило пристанищем болгарским эмигрантам. Но это было, конечно, не место для поисков новых знакомств и налаживания связей.
Как было условлено, вечером я отправился к Каравеловым. Именно там произошло, пожалуй, самое знаменательное событие в моей жизни. Хотя ни тогда, ни в последующие дни я его не заметил. Только теперь, когда все уже позади, спустя много лет, я понимаю, чем оно для меня было.
Их восточное жилище было полно гостей. Вели себя все очень непринужденно. Кто-то сидел, кто-то стоял, некоторые расположились прямо на полу, поджав под себя ноги. Многие курили, попыхивая изогнутыми трубками, другие прихлебывали кофе. На столе стояли кувшины с вином и с водой. В табачном дыме покачивалась над столом керосиновая лампа под белым стеклянным абажуром.
- Мой гость из Москвы, - представил меня Каравелов. - Господин Балашов.
Этого оказалось достаточно, чтобы ко мне дружественно протянулись руки... Я поздоровался и пробрался в угол, где было поменьше света.
Разговаривали вокруг меня по-болгарски, по-русски, кто-то изъяснялся по-сербски. Говорили о многом. Только чтобы перечислить то, о чем шла речь, мне потребовалось бы несколько страниц. Тут, если вкратце, политика и турецкого, и русского, и австрийского правительств, коварное поведение Британии, вспоминали Парижскую коммуну...
Прислушиваясь к их речам о путях освобождения Болгарии, я заметил, что у собравшихся нет единого мнения. Одни говорили, что без помощи России болгарам ничего не добиться, будет лучше всего, если Россия присоединит к себе Болгарию. Или, еще лучше, назначит болгарам царя из дома Романовых, кого-нибудь из дядьев или племянников царя, тогда уж Россия никогда не отступится от Болгарии.
Но большинство высказывалось против такого решения. Болгарию должны освободить сами болгары. Болгария должна стать республикой. Независимой, свободной республикой. Но и среди тех, кто стоял за республику, не было единогласия.
Неожиданно начался разговор о государственном устройстве России. Часто назывались имена Герцена, Огарева, Бакунина. Оказывается, среди присутствующих я вовсе не был единственным русским. И чем больше вслушивался я в разговоры, тем чаще мелькала мысль: что для этих русских какой-то там Аксаков! Никто его и не вспоминал. А вот на Чернышевского ссылались, и не один раз.
И чем дольше я слушал, тем яснее понимал, что находиться здесь довольно опасно, особенно если я собираюсь вернуться в Россию. В своем романе Тургенев многого не договорил об Инсарове, но здешние инсаровы оказались куда опаснее тургеневского.
Каравелов был в центре всех разговоров. Я пока что держался от них в стороне, да никто меня в них и не втягивал. Я только заметил, что Каравелов нет-нет да и бросит на меня взгляд, интересуясь, как я реагирую на то или иное высказывание, пытаясь определить, что я за птица...
А я подумал: и в самом деле, что я за птица в этой пестрой стае? Ясно, не сокол, не ястреб, не соловей и даже не чиж, просто-напросто обыкновенный невзрачный воробей, ничем не примечательный и никому, в сущности, не интересный.
Иногда Наталья Каравелова приносила странный, округлой формы, похожий на кастрюлю кофейник, разливала по чашкам кофе. Но и кофе, и вино здесь мало кого интересовали. Собирались у Каравеловых вовсе не ради них.
В этом собрании были и три женщины. Держались они в стороне, особняком, в споры не вмешивались, сидели на оттоманке и говорили только тогда, когда кто-нибудь к ним обращался. Все трое были молоды, миловидны, скромны, и было естественно, как показалось мне, что к ним пристроился молодой чернобородый мужчина.
Я сразу обратил на него внимание. Его нельзя было не приметить. И он мне не понравился. Уж очень красив. Насколько красив, подумал я, настолько наверняка и глуп: совершенная красота редко сочетается с умом. Понятно, почему он устроился рядом с женщинами. Среди них он в своей стихии, вряд ли какая способна устоять перед таким красавцем.
- Кто эти дамы? - спросил я хозяйку, когда она подошла ко мне с чашкой кофе.
