Акрам Айлисли - Люди и деревья
Еще запомнился мне Мукуш в колхозном саду: лежит, привольно раскинувшись на зеленом солнечном склоне, и мечтательно смотрит в небо.
И склон этот я запомнил, обыкновенный горный склон - внизу речка, чуть повыше миндальное дерево, а на нем сорочье гнездо... И старая, полуразвалившаяся чала*. Раньше на ней спали, по утрам ставили возле нее самовар, в полдень жарили кебаб... Все это мне рассказывал Мукуш - здесь, на "земле своего деда", он был оживленным, разговорчивым, даже ласковым... Жаль, что тетя никогда не видела его таким... И рассказывал Мукуш хорошо, так, что, когда мы расстилали на траве наш дастархан - кусок бязи, покрытый бесчисленными латками, я видел на нем не лук и хлеб, а шампуры с кебабом. Даже запах жареного мяса ощущался совершенно явственно...
______________ * Чала - легкое строение, нечто вроде шалаша или сарайчика.
Мукуш в ту весну не вылезал из сада, посадил много новых саженцев, вычистил все арыки...
Как-то в сад явился дядя Муртуз. Мукуш, по обыкновению, лежал под деревом и смотрел в небо. Председателя он никак не ждал.
- Что, Мукуш? - окликнул его председатель. - Опять планы составляешь?
Мукуш быстро сел, поджав под себя ноги. Дядя Муртуз тоже присел рядом. Достал из кармана папиросу и закурил, молча постукивая хворостинкой по сапогу.
- Плохи твои дела, Мукуш! - негромко сказал он наконец.
- Как это? - жалобно спросил Мукуш.
- Бычка продал?
- Продал, хлеба в доме не было ни крошки...
- А-а, значит, хлеб купил?
- Купил, товарищ председатель. Три мешка... Съели...
- А который на трудодни выдали?
- И тот прибрали, товарищ председатель. Два мешочка осталось... Дотянем как-нибудь, дай бог тебе здоровья!.. Пропали бы мы без тебя, Муртуз!
- Ты-то не пропадешь, - пристально глядя на Мукуша, негромко сказал председатель, - чужой кровью сыт! Так... Значит, хлеб припасаешь? Гитлера кормить будешь? Ну что ж... Твой отец тоже бандитов подкармливал...
Ответить Мукуш не осмелился, лишь сокрушенно покачал головой. Дядя Муртуз встал.
- Разобрался я в твоих делишках, Мукуш. Нечисто работаешь. Бычка сбыл, взамен бумажонку выправил?.. Думал, пройдет?.. За такого красавца - паршивую бумажку! Ну ничего - дорого тебе станет эта бумажка! Он мне тоже не дешево достался - узнаешь?
И дядя Муртуз указал на могучего, рослого быка, тянувшего плуг вверх по горному склону; Мукуш изумленно вытаращил глаза - это был его бык, тот самый, которого он уволок на базар, привязав ему на шею толстую веревку. Председатель ничего больше не сказал, повернулся и, похлестывая хворостиной по сапогам, стал спускаться к реке; бинокль, подпрыгивая, бил его по груди. Я подумал, что, пожалуй, это все-таки не выдумка, про бинокль...
Пока председатель со своим биноклем не скрылся под горой, Мукуш молчал. Потом его пересохшие губы дрогнули, лицо перекосилось.
- Чтоб тебе сдохнуть! - прошептал он. - Чтоб тебе света белого не видеть! - И плюнул вслед председателю.
За ужином Мукуш сидел мертвец мертвецом; всю ночь он кашлял, курил, ворочался с боку на бок и без конца повторял одно и то же: "Чтоб тебе сдохнуть!"
Утром Мукуш не встал. Он отказался от чая, не завтракал и весь день лежал на кровати, словно на дворе была зима. Рядом с кроватью Мукуш поставил банку - сплевывать. Он курил и сплевывал, сплевывал и курил.
К обеду за Мукушем прислали из сельсовета женщину. Как только она открыла дверь, Мукуш начал кашлять и кашлял до тех пор, пока женщина не ушла, так и не сказав ему ни слова.
Позднее за Мукушем снова прислали; на этот раз явился мужчина. При нем Мукуш тоже непрерывно кашлял... Как ни старался посыльный, поднять Мукуша с постели ему не удалось, и он ушел, сердито ворча себе под нос. Банку с мокротой Мукуш выносить не велел.
Вечером, когда уже зажигали лампы, пришел дядя Муртуз, причем пришел не один, с ним был председатель сельсовета. Дядя Абуталиб аккуратно снял перед входом свои старые, залатанные галоши, дядя Муртуз зашел в дом в сапогах.
Мукуш не встал навстречу гостям. Он только, кряхтя, перевернулся с бока на спину и закашлялся. Не переставая стонать и кашлять, Мукуш знаком пригласил гостей сесть, а мне указал рукой на тюфячок. Я принес тюфячок, положил на сундук, но дядя Муртуз бросил его на прежнее место. Гости присели на подоконник и, понимающе переглянувшись, посмотрели на Мукуша. Тот приподнялся, харкнул в банку и закричал, обернувшись к двери:
- Медина! Где ты? Возьми банку, опорожни! - И без сил откинулся на подушку. - Ну что ты будешь делать! Четвертая банка - выносить не успевает, бедняжка!
Я удивился не тому, что Мукуш лжет и зовет тетю Медину, зная, что она ушла на родник, мне было непонятно, почему, взглянув на банку, дядя Абуталиб прикрыл рукой рот и издал такой звук, словно подавился, а на глазах у него выступили слезы.
Дядя Муртуз подошел к кровати и ногой задвинул банку под кровать. В комнату вошла тетя, запыхавшаяся, встревоженная. Она поздоровалась, бросила быстрый взгляд на Мукуша, заметила, что банки нет на месте, но ничего не сказала и, взяв самовар, вышла.
- Не нужно чаю, Медина! - крикнул ей вдогонку дядя Муртуз. - Мы сейчас уходим!
Председатель сельсовета качнул в подтверждение этих слов длинным козырьком и обернулся к Мукушу.
- Не стыдно тебе? - спросил он.
- А чего ж стыдиться, товарищ исполком, - слабым голосом ответил Мукуш. - Болезнь, она от бога.
- Это как же выходит? Вчера, что ли, бог на тебя болезнь наслал?
Мукуш закашлялся, закрутился на месте, всем своим видом показывая, что не может произнести ни слова; потом взглянул на дядю Муртуза и счел за лучшее заговорить:
- Заболел я, Абуталиб, детьми твоими клянусь, заболел! Мочи нет... Десять дней уже еле ноги таскаю... Работать-то надо... А грудь ну просто разрывается!
При этих словах в груди у Мукуша что-то страшно захрипело. Дядя Абуталиб умолк. На минуту и я поверил в то, что Мукуш заболел, но дядю Муртуза не так-то легко было провести.
- Брешет он все, Абуталиб. - Дядя Муртуз с ненавистью взглянул на Мукуша и сердито заерзал на подоконнике. - Каждое его слово - брехня! Каждое дело - обман! Фрукты в саду воровал - сходило. Фальшивую бумагу за бычка выправил - опять прошло. Думаешь, и теперь удастся нас облапошить? Заболел, говоришь? Трехпудовый мешок тащить не болен, а на фронт идти занемог? Мешок удобрений украл ночью из массива! - Дядя Муртуз обернулся к Абуталибу. Люди видели.
- Неужели? - с бесконечным удивлением по-русски спросил председатель сельсовета и начал увещевать Мукуша.
...Неизвестно, сколько продолжался бы этот разговор, но, видимо, дяде Муртузу надоело - он подошел к Мукушу, сорвал с него одеяло и отбросил в сторону.
Председатель сельсовета недовольно поморщился, да и дядя Муртуз, наверное пожалел о своем поступке, - Мукуш лежал на кровати в чем мать родила. Правда, он нисколько не смутился. Натянув одеяло, сел и, уже не кашляя, спокойно спросил:
- А чего это ты меня, Муртуз, в солдаты провожаешь? Сам-то не больно туда стремишься.
- Я?! - дядя Муртуз грозно рванулся к Мукушу. - Я не Гитлера здесь поджидаю! Я государству каждый год пять тонн коконов даю! Тысячу килограммов шерсти! Вагоны зерна на фронт гоню! Нужно будет, и я пойду на фронт! Только сначала я тебя туда отправлю, потому что без меня вы, кулачье недобитое, живьем колхоз сожрете!
- Сам ты его живьем жрешь!
Дядя Муртуз ничего не ответил, только потемнел с лица. Сцепив за спиной руки, он прошелся по комнате, сорвал с распустившейся в горшке розы лепесток, пожевал его и выплюнул прямо в лицо Мукушу.
- Ладно! Все! Не одумаешься до завтра - уполномоченного пришлю. К ослиному хвосту привяжем - и волоком в военкомат! Пойдем, Абуталиб, нечего с ним болтать!
Они вышли на крышу, покачали головами, глядя на тетю, хлопотавшую возле самовара, и медленно спустились по лестнице. Мукуш вытащил из-под подушки штаны, рубаху, оделся и подошел к окну.
- Надо же... - бормотал он, глядя вслед уходящим, - И этого ублюдка мой отец своим хлебом выкормил!..
К кому из гостей относились эти слова - к дяде Муртузу или председателю сельсовета, - я так никогда и не узнал.
Вошла тетя с самоваром в руках, поставила его у окна; Мукуш ходил из угла в угол. Тетя заварила чай, разлила его по стаканам; из стаканов поднимался легкий парок. Тетя поправила фитиль в лампе, поставила возле самовара - потрескивала лампа, шумел самовар, мы молчали...
Тетя принесла ужин, достала из ниши тарелки.
- Ну вот, радуйся, - сказал Мукуш, - ухожу.
Тетя молча раскладывала еду по тарелкам.
- Пусть лучше пуля убьет, чем день и ночь рожу твою злую видеть!
Тетя ничего не ответила.
- И что ты за человек! Как пришла сюда, словно камень черный навалился. Сгубила ты мою жизнь.
- Сам сгубил, - бросила тетя.
Мукуш метнул на нее злобный взгляд, подошел к окну...
- Все сожгу! Все! Соломинки тебе не оставлю!
- Жги.
Тетя Медина придвинула мне тарелку, велела есть. Я не мог - что-то торчало в горле.
