Юрий Дружников - Вторая жена Пушкина
-- Ты меня не путай! А бутыль за это будет? В костюмерной они наверняка три шкуры сдерут.
-- У меня есть деньги. Брат переправил.
-- Откуда?
-- Из Мексики.
-- А чего он там не видал?
-- Работает. Туда русские геодезисты бегут, потому что там платят.
-- Может, и мне в Мексику податься? Что я, слабже Сикейроса? Такое могу намазать, что закачаются!
Косолапый Дасюк вразвалочку пересек мастерскую, пнул ногой дверь и скрылся. Моргалкина в панике, прижав ладони к шее, осталась наедине с обнаженным Пушкиным.
-- Видите, как получается, Александр Сергеич, -- сказала Диана, стараясь отводить глаза от нагого изваяния. -- Я понимаю, что вам холодно. Потерпите немножко.
От Пушкина пахло олифой.
Моргалкина стащила свое пальтишко и накинула на Пушкина, обвязав вокруг его талии пояс. Теперь, хотя вид у поэта был странный, на него стало удобнее смотреть. Диана вытащила из сумочки флакончик с духами "Climat", давно ей подаренный пушкинистом Конвойским, и прыснула Пушкину на небрежно раскиданные каштановые локоны. Пушкин поморщился, наверно, ему не понравилось, что духи женские.
Дасюк вернулся, волоча пластмассовый мешок.
-- Всю костюмерную бабоньки перевернули. Насилу нашли. Был, говорят, у них спектакль по Пушкину, давно не идет. А куда костюмы подевались, никто не помнит. Может, говорят, давно сперли. И вот нашли все-таки. Надо будет с ними расплатиться...
Открыв сумочку, Диана вынула деньги, оставив себе на такси.
Она сдвинула на столе пустые бутылки, корки хлеба и аккуратно разложила парадный мундир темно-зеленого цвета с красными обшлагами и высоченным воротником. Золотое шитье с падающими по краям кисточками придавало вид торжественный. К мундиру прилагались белые суконные рейтузы, слегка поношенные и сильно мятые. Дасюк бросил на пол башмаки и извлек из кармана белые чулки. Диана нашла в мешке мятую шляпу, тоже обшитую золотом. К шляпе, в подвязанном к ней пластмассовом мешочке, прилагался белый плюмаж.
-- Плюмаж не надо, это украшение для лошади, -- Дасюк оторвал плюмаж от шляпы.
Положив Пушкина на стол, она натянула на него белые рейтузы, потом поставила и надела мундир.
-- Совсем другое дело! -- сказала она, любуясь им.
Пушкин стоял босой.
-- Сапоги не забудь, -- напомнил Дасюк, -- с собой возьми.
-- Да он же замерзнет, холод на дворе.
Дасюк посмотрел на Диану внимательно, но возражать не стал. Она натянула Пушкину чулки, потом сапоги. Он не сопротивлялся, наоборот, она чувствовала, старался ей помочь.
-- Красавец твой Пушкин, -- наклонив голову набок, глядел на них Дасюк. -- А в жизни-то был уродом.
-- Сам ты урод!
-- Слушай, -- Дасюк посмотрел на ее счастливое лицо с подозрением. -- А если взаправду, зачем он тебе? Мужика что ль нету? Я лучше могу, чем этот фанерный... Давай прямо сейчас, а?
Он взялся волосатой рукой за пряжку ремня.
-- Не болтай глупости! -- сухо отрубила Моргалкина, не рассердившись, но и не приняв предложение за комплимент. -- Сказано тебе, для выставки. У тебя всегда только одно на уме.
-- Обижаешь! -- фыркнул Дасюк. -- Я и выпить всегда хочу.
Он помог ей вынести свое произведение на улицу и остановил такси.
-- А куклу куда? -- спросил шофер. -- В багажник? Пополам согнется?
-- Да вы что! -- возмутилась Диана. -- Мы на заднем сиденье вполне вместе устроимся.
Александр Сергеевич не сгибался, поэтому поместился несколько наискосок. Одной рукой держа его под руку, другой Диана пошевелила пальцами Дасюку.
-- Бутыль когда завезешь? -- крикнул Дасюк, захлопывая дверцу.
Она не ответила.
-- Для демонстрации что ли? -- не оглядываясь, спросил таксист, выруливая в поток машин.
Городского извозчика ничем не удивишь. Спросил он не потому, что заинтересовался, а просто для разговора. Вместо ответа она сухо назвала улицу, и он больше не возникал.
В лифте Пушкин с Дианой стояли рядом, плечом к плечу. Моргалкину волновало, как он найдет ее комнату, которую она давно не убирала. К счастью, был поздний вечер, и в коридоре соседей не оказалось. Она с ними не очень ладила и старалась общаться как можно реже. А теперь вообще никого на порог не пустит.
Прислонив камер-юнкера к шкафу, Диана положила ему руки на плечи.
-- Ну вот мы и дома, Александр Сергеич. Вам здесь нравится? Покушать желаете? Сейчас я чего-нибудь сготовлю. С прислугой, извините, проблемы...
Она только теперь почувствовала, как голодна: с утра, кроме кофе, ничего во рту не было. Заглянула в холодильник, там у нее был вчерашний суп, вынула кастрюльку, побежала на кухню. Вернулась, быстро поставила две тарелки, ему и себе, отрезала хлеба, передвинула Пушкина к столу, начала есть. Он стоял совсем рядом и неотрывно смотрел на нее.
-- Не хотите со мной есть, ну и не надо, -- она обиженно скривила губы. -- Я понимаю, вы человек избалованный. Но вообще-то привыкайте. В рестораны вы водить меня не будете. Знаете, какие сейчас цены? Лучше становитесь домоседом. Ведь вы всегда мечтали обо мне, и вот я перед вами.
Бледная Диана
Глядела долго девушке в окно.
(Без этого ни одного романа
Не обойдется; так заведено!),
-- продекламировала она. -- Ну от шампанского вы, надеюсь, не откажетесь?
Она вытащила из холодильника бутылку, купленную заранее, поставила два бокала, с трудом, пустив пробку в потолок, открыла и неловко налила. Шампанское зашипело, пена поплыла через края на клеенку.
-- Извините, что дешевое. Зато импортное, из Венгрии. Давайте выпьем, Александр Сергеич! Выпьем за то, чтобы все у нас с вами было, как у людей!
Он кивнул. Диана выпила свой бокал, глядя Пушкину в глаза, закашлялась и, поскольку второй бокал оставался полным, выпила и его. Пузырьки защекотали в носу. Стало хорошо и легко. Кастрюльку с супом она поставила обратно в холодильник. Подошла к Пушкину, обняла за шею, прижалась к нему, поцеловала в щеку.
-- Фу, как от вас краской пахнет! И нафталином... Можно, я вас еще подушу? Замечательные духи, другие, тоже французские. Брат из Мексики прислал. Только опять женские... Вы знаете, сколько сейчас? -- спохватилась она. -- Полночь. Для вас, конечно, только начиналось бы гулянье, а мы в это время уже должны спать. Завтра-то на работу...
Диана ласково погладила его по волосам, и он тоже нежно к ней прижался.
-- Хотите меня? Знаю, знаю, все вы одинаковые... Потерпите немного. Сейчас ляжем.
Она поспешно раздвинула диван, постелила чистую простыню, достала из шкафа подушку с одеялом.
-- А теперь, Александр Сергеич, отвернитесь, я разденусь.
Но он не отвернулся. Она раздевалась, а он смотрел. Диана скинула одежду, попрыгала, стаскивая колготки, и теперь стояла перед ним. Сама удивилась, что совершенно его не стесняется. Ей хотелось пококетничать, и она пристыдила его:
-- Вы мужчина, вам положено меня раздевать. А выходит, я вас...
Пушкин покорно ждал, пока она снимет с него мундир, сапоги и рейтузы. Она взяла его, раздетого, под руку и медленно повела к дивану, стараясь не глядеть на то место с курчавыми, как на голове волосами, которое столь эффектно изобразил Дасюк. Положив Пушкина лицом к себе и укрыв одеялом, она погасила свет и юркнула к нему.
-- У меня никого до вас не было, -- призналась она ему. -- И не могло быть. Еще в школе я вас полюбила, целовала ваш портрет в учебнике. Вы -первая моя любовь, вы -- последняя. Я однолюбка: всю жизнь люблю только вас! Для вас себя берегла, только для вас... Наконец-то вы это поняли и пришли ко мне! Значит, вы тоже...
Повернувшись лицом к нему, она гладила его по голове и по спине. Едва усмехнувшись, он кивнул, протянул к ней руки.
-- Вы меня задушите, -- прошептала она. -- Я готова сейчас же умереть от счастья. Хотите? Вот я. Берите меня!
Комок подкатил к горлу. Судорога свела ее тело. Она застонала, прижимаясь к нему, покрывая поцелуями его лицо, волосы, шею, плечи, грудь.
Это была первая в ее жизни брачная ночь.
8.
В комнате поселился мужчина, что Моргалкина тщательно скрывала от соседей. Не поймут. Будут смеяться и, конечно, завидовать. Донесут в домком, что он не прописан.
Поскольку они спали вместе, нелогично было говорить Пушкину "вы". На "ты" с ним она перешла естественно, даже не заметила. И он стал говорить ей "ты".
Вечером она раздевала его, укладывала рядом с собой, а утром поднимала и одевала. Он глядел, как она пила кофе, но сам не завтракал, ссылаясь на то, что еще очень для него рано. Она целовала его в губы и убегала на службу. Глядя на автобусы, забитые доотказа, она думала: стыдно, что люди едут быстро, а он вынужден был тащиться на лошадях. А сейчас вообще из дому не выходит. Но это мелочи. Главное, мы любим друг друга.
Много она про него знала, но ей казалось недостаточно. Она старалась запомнить больше. И все прочитанное обсуждала с ним, в том числе особенно часто глупости, которые писал про него пушкинист Конвойский.
-- Он тебя совершенно не понимает. Да и другие тоже... Только я...
