Александр Неверов - Ташкент - город хлебный
- Распишись.
Налег Мишка грудью на стол и губы оттопырил с натуги.
- Давно не писал, рука не берет.
Расписался и сразу скучно стало.
Вышел из больницы, а гайка на крыльце валяется.
- Эх, позабыл Сережка.
Заглянул в окно - никого не видать. Полез в другое окно кто-то пальцем погрозил оттуда. Повертелся щенком беспризорным вокруг больницы Мишка, опять у крыльца остановился.
- Как бы гайку передать?
Вынесли человека на носилках. Думал - Сережка это, а на носилках - баба мертвая, и ноги у бабы голые. Грустно стало силы нет. Есть хочется и товарища жалко:
- Гайку-то позабыл зачем!
14.
Целый день шатался Мишка по базару между продавцами, слушал, сколько просят за юбки, сколько за кофты, почем стоит хлеб, если на деньги купить. Уж и сам хотел вытащить из мешка бабушкину юбку, мужики кругом разговаривают:
- Киргизы за Оренбургом дорого берут разные вещи. Туда надо вести.
Мишка подумал.
- Потерплю еще маленько.
Попробовал милостыньку просить, ну, бабы здесь чересчур сердитые.
Скажешь им:
- Тетенька! - Они не глядят.
Донимать начнешь:
- Христа-ради! - Они замахиваются.
А она хотела по голове ударить Мишку. Узнала, видно, что кусок он украл у мужика, на весь базар закричала:
- Ты смотри у меня, воришка окаянный! Давно я заприметила кружишься тут.
Нахлобучил Мишка старый отцовский картуз - ушел от скандала. Донесут в орта-чеку и просидишь недели две, немного станут разговаривать с нашим братом. Потребуют паспорт - нет. Пропуск потребуют, и пропуска нет. Лучше подальше от этого...
Вспомнил про Сережку только к вечеру. Будто кольнул кто в самое сердце.
- Что не сходишь? Обещался?
Хотел сбегать, мужики напугали.
- Поезд готовится на Ташкент. Скоро пойдет.
Сразу раскололась Мишкина голова на две половинки. Одна половинка велит к Сережке сбегать, другая половинка пугает:
- Не бегай, опоздаешь.
А первая половинка опять в уши шепчет:
- Как не стыдно тебе товарища бросать на чужой стороне? Сам уговаривался и сам не хочешь.
Долго ли добежать! Простишься в последний раз и поедешь. И ему легче будет, когда узнает, ждать не станет...
Другая половинка успокаивает:
- Ты не в этот раз уговаривался. Проходишь зря - на поезд не попадешь. Останешься сидеть день да ночь, а в это время сто верст уедешь. Если бы нарочно не жалко тебе? Ты не нарочно...
Долго мучился Мишка.
Вышел на станцию. Раз на больницу посмотрит, раз на вагоны:
- Двигаются или нет?
Вагоны не двигались.
Пересилила Мишкина совесть Мишкину нерешительность толкнула вперед. Добежал он что есть духу до больничного крыльца, остановился, как вкопанный, В трех окошках совсем темно, в одном - огонек горит. Торкнулся в дверь - заперто. Полез головой в окно, где огонек горит, кто-то за рубашку дернул.
- Куда лезешь? Окошко хочешь разбить?
Обернулся Мишка - мужик перед ним с метлой в руке.
- Сережку я гляжу.
- Какого Сережку?
- Наш, лопатинский.
- Никакого Сережки здесь нет, уходи!
Вот тебе раз! Нынче положили, и нынче же нет!
А тут паровоз на станции свистнул.
- Поезд!
Бросился от больницы Мишка, земли не чует под ногами. Прибежал на станцию - не поймет ничего. Туда бегут, сюда бегут, которые чай хлебают. Спросил мужика, мужик и руками развел.
- Я, браток, ничего не знаю, сам четвертый день сижу... Ты куда едешь?
- В Ташкент мне надо.
- В Ташкент давно ушел.
- Ушел?
- Не иначе ушел.
Так и прострелило Мишку в руки - ноги.
Бросился в другую сторону, на бабу в темноте наскочил кипяток в ведре несла она. Закачалось ведро, кипятком ей пальцы обожгло. Бросила баба ведро под ноги и давай кричать:
- Держите его.
Не олень бежит, рогами кусты раздвигает - Мишка скачет с мешком за плечами. Сзади шум поднялся, по ушам хлещет.
- Украл, украл, держи!
Пересекли мужики дорогу Мишке:
- Ах ты, сукин сын!
- Не нужно, не бейте!
- Позовите милицию!
- Вот товарищ милицейский, этот самый...
- Мешок украл у женщины.
- Разойдись!
Или земля вертится колесом, или люди прыгают друг через друга.
Нет.
Не земля вертится и не люди прыгают: в глазах у Мишки помутилось, голова Мишкина вертится во все стороны. Стоит он в страшном кругу, и язык не может слова выговорить. Хочет сказать, а язык не выговаривает. Упала слеза на Мишкину щеку, - кто увидит слезу в такой суматохе? Мишкин мешок на глазах у всех. Мишкино горе разжигает мужиков, отупевших от долгого сиденья на станциях.
- Бить надо таких щенков!
Ухватил за руку милицейский:
- Идем!
- Пропал.
Только это и подумал Мишка.
- Замотают теперь.
15.
Идет он на страшный суд - все поджилочки прыгают. Вспомнил отца покойного, дядю Никанора, который лучше всех на кулачки дрался, - вскипело сердце обидой великой на Сережку.
- Из-за него приходится терпеть.
А в орта-чека и не страшно даже - как в Исполкоме у них.
Стол большой, за столом самый главный в кожаном пиджаке. С боку револьвер прицепленный, на фуражке звезда большевистская. Чешет самый главный усы одним пальцем, смотрит на Мишку прищуренными глазами.
- В чем дело?
- Мальчишку поймали, товарищ Дунаев. - об'ясняет милицейский.
- Безбилетный?
- А шут его знает! Мешок, что ли, утащил.
- Иди ко мне ближе.
Здорово оробел Мишка - руки по швам опустил. Левая вздрагивает от испуга, и ноги чуть-чуть в коленках трясутся. Потолок над головой будто книзу опускается, и вся орта-чека на волнах покачивается.
А товарищ Дунаев нарочно молчит, не торопится. Только глазами прищуренными - ширк по бумаге!
И опять - ширк на Мишку!
- Как зовут?
А Мишки каждый волосок на голове поднимается, и в носу делается жарко: шмыгать не успевает им.
- Который год?
- Одиннадцать - двенадцатый.
- Молодец! Табак куришь?
- Никак нет.
- Не скрывай, Михайла Додонов, нам все известно...
Увидал улыбку Мишка на губах у главного, подумал:
"Врет он, ничего не знает, если смеется..."
А главный опять улыбается.
- Зачем мешок украл?
Отлегло на сердце у Мишки, снова подумал:
"Давай я обману маленько, можа поверит".
Начал рассказывать: давно они собирались в Ташкент с отцом, купили билет, пропуск, а отец дорогой помер. Надо бы взять у него билет с пропуском, а Мишка не догадался, две станции без билета проехал. Тут еще мальчишка навязался к нему из их деревни: возьми да возьми - один боится ехать. И тоже захворал. Кого хошь спроси - в больнице он лежит. Побежал Мишка повидаться с ним, а в это время свисток на чугунке подали. Ну, Мишка напугался, бежал, бежал, на бабу наткнулся. Не видать ничего. Задел ногой за ведро - баба кричать начала. Услыхали мужики, подумали - жулик он. А это его мешок, собственный. В этом мешке еще мешок, а в том мешке кружка завернута, соли на дорогу щепотки две и бабушкина юбка. Он никогда не воровал.
Развязали мешок - верно: кружка, соль и юбка.
Поглядел товарищ Дунаев на Мишку, опять усы почесал одним пальцем.
- А ты знаешь, без билета не полагается ездить по железным дорогам?
- Конечно, знаю, куда же деваться? Голодно больно...
- А в Ташкенте чего думаешь делать?
- Поработаю маленько.
- Чего умеешь работать?
- Чего придется. Можа, навоз кому почистить али за плугом ходить...
Покрутил головой Дунаев, самый главный, улыбается.
- Вот что, Михайла Додонов: мальчишка ты ловкий. По правильному я должен наказать тебя за это, чтобы ты еще ловчее был. Завтра будешь дрова таскать вместе с бабами безбилетными. Поработаешь - дальше поедешь. А бесплатно у нас не полагается ездить. Понял?
Мишка ждал хуже.
Вышел из орта-чеки с милицейским, сказал облегченно:
- Работы я не боюсь. Чего хошь заставь - сделаю...
16.
Длинный день! Тянется, и конца ему нет. Сначала солнышко на гору все поднималось, потом все под гору спускалось, а до вечера далеко. И дров казенных целые горы - когда перетаскаешь по одному полену? Напружинивал Мишка крепкую мужицкую спину сразу по три тащил. Выворачивались глаза от натуги, вздрагивали, мотались короткие ноги в широких лаптях. Думал, похвалит кто за усердную работу, а бабы ругаются.
- Ты, мальчишка, не больно надсаживайся: здесь - не дома.
- А что?
- Силу береги.
Первой свалилась кудрявская девка с голыми оцарапанными ногами. Голова закружилась, и во рту затошнило у нее. Поглядела она вокруг помутившимися глазами, белая сделалась вся. Схватила себя за голые оцарапанные ноги - не поймет ничего. Будто бабы и будто не бабы около нее. Ткнулась носом в землю и давай палец сосать.
- Что, Наст?нка, смерть твоя?
- Силушки нет.
Положила смерть Наст?нкину голову на березовое полено и ноги согнула ей около самого подбородка. Покормить бы умирающую вскладчину - легче будет! - хлеба негде взять. Своим поделиться - жалко: и себя обидишь, и ее не накормишь.