Юрий Трифонов - Исчезновение
Но показать это, оборвать Кольку, заступиться за тихую и бессловесную Настю у Игоря не хватает духу. Вроде стыдно как-то. Вроде будет он тогда не мужчина.
Бригадиров в "заготовке" двое - Колесников и Чума. Колесников говорит глухо, двигается не спеша, лицо у него какое-то потухшее, бесцветное, он больной: кашляет. Иногда часами дохает и дохает, слова не может вымолвить. А Чума ни минутки не устоит на месте, оттого и кличка такая, весь день бегает, кричит, волнуется, учит, подгоняет, матерится и сам ишачит как черт. Он и смахивает на черта - малорослый, сутуленький, руки длинные, лицо большое, темное, впитавшее в кожу копоть и масляные испарения навечно, лицо старой обезьяны, с глазками-сверлами, упрятан-ными глубоко под узкий, козырьком, лобик. Игорю кажется, что таким мог быть Квазимодо.
- Что вы там портки сушите? Давайте работайте, давайте! - орет Чума.
Он всегда орет. В цехе, правда, шум немолкнущий, гудит волочилка, грохочет пневматический молот, но Колесников обязательно подойдет близко и скажет что надо, а у Чумы нет терпения - орет издали, трясет руками. А хоть и подбежит иногда - тоже орет.
Бригадиры командуют и волочильщиками, и слесарями, что пилят матрицы за перегородкой, и грузчиками, и кузнецами, которые работают у горна и пневмомолота - отковывают концы труб. И Чума не просто кричит, подгоняет и приказывает, а сам то и дело впрягается: то кувалдой, то у слесарей горбатится за верстаком, то, разъяренный медлительностью грузчиков, хватает охапку труб и волочит к горну. Он уже старый, под полтинник, а то и больше, но силы у него много, даже не поверишь. Недавно привезли слесарям точильный станок, установили неправильно, Чума разбушевался, разматерился и в сердцах как рванул, словно репу из грядки,- из пола выдрал. А в станке весу килограммов сто.
Никто не знает, как в точности зовут Чуму - имя и фамилия какие-то трудные, еврейские. Все привыкли: Чума и Чума, Чумовой. Начальник цеха Авдейчик однажды так серьезно запузырил: "Товарищ Чума, я вас очень прошу..."
- Баюков, пойди сюда немедленно! - издали кричит Чума.- Коля, стань за тележку!
Игорь дотягивает профиль - дерг! - и конец трубы, вырвавшись из стальной челюсти, подпрыгивает, как живой. Игорь поднимает двумя руками в рукавицах - одной рукой с конца не поднять - долгий и тяжелый, колыхающийся профиль и перебрасывает его через стан, где лежат ворохом, штук с полсотни, металлические и масляно поблескивающие профиля. Иногда, глядя на то, как медленно, с трудом, с писком даже, выползает из прямоугольника матрицы новенький, аккуратный, граненый профиль, Игорь испытывает почти физическое чувство удовольствия: сотворилась вещь, мир обогатился новой вещью, сделанной с его помощью, "его руками". Эта работа вот чем хороша: видишь, как делается вещь, а не просто - таскай, грузи. Профиля идут на каркасы авиационных радиаторов, те собираются в пятом цехе, потом их везут недалеко, через шоссе, на завод номер такой-то - Игорь знал, какой номер, и вся округа знала,- а уж там собира-ют полностью, от и до, военные самолеты. И очень скоро, через несколько, может быть, дней после того, как Игорь вытянул профиль, самолет с радиатором, в котором сидит этот профиль, выгнутый, облаянный и выкрашенный как нужно, летит бомбить немцев.
Наспех вытирая нитяными концами руки,- хотя он работает в рукавицах, ладони всегда непонятно как успевают измазаться,- Игорь идет к Чуме.
- Бежи к Авдейчику. На второй этаж.
- А зачем? - интересуется Игорь.
- Бежи одной ногой. Эй, женщина, куда столько мажешь, куда?! внезапно кричит Чума Насте. Своими глазками-сверлышками он видит издалека и в каких хочешь потемках и сумерках, словно кот.- Ты дома маслице как кладешь - экономишь? Ну как, скажи? Мне на месяц пятьсот граммов, я уж так его...
Игорь проходит мимо бушующего пневмомолота, мимо горна, через ворота в соседний цех и по винтовой железной лестнице поднимается наверх. Зачем он понадобился? С начальником цеха Игорь за все дни разговаривал дважды: первый раз, когда пришел оформляться, второй раз, когда Авдейчик забежал мимолетно в цех и спросил что-то насчет матриц. Волочильщики - черная кость парии "заготовки". Вызывать волочильщика к начальнику цеха так же нелепо, как вызвать грузчицу Пашку или Урюка. Но зачем-то зовут! Внезапная тревога охватывает Игоря. Одноединс-твенное объяснение понятно ему: что-нибудь с анкетой, раскрыли, узнали. Майор Оганов не захотел разговаривать сам, велел Авдейчику. Могут сразу уволить. Могут еще хуже: за сокрытие факта с целью, чтоб проникнуть на военный объект... Странное равнодушие подступает вместо тревоги. Он идет не торопясь по мосткам второго этажа, хлопает ладонью по железному поручню, размышляет спокойно: "А что особенного? Написал правильно. Умер в таком-то году. Мне же ответили официально: умер от воспаления легких. Мать работает в Казахстане по своей специа-льности. Она зоотехник. Работает зоотехником в совхозе. Что особенного?" Ни с кем он не советовался, ни с тетей Диной, ни с Мариной - решил сам. Хватит, советовался однажды. В Ташкенте весной, когда окончили школу, нескольких ребят набирали в военное спецучилище - и его тоже, хотя он младше других, ему шестнадцать. Училище считалось закрытым, готовило каких-то хитрых радистов, анкета на три листа. Первая в жизни. Бабушка сказала: "Пиши как есть. Всегда надо писать и говорить правду, тогда ничего не страшно". Не приняли. Бабушка сказала: "Со своей точки зрения они правы". В августе приехал вербовщик вербовать подростков и молодежь на московские заводы. Тоже была анкета, но краткая, на один лист. Он не написал ничего. От бабушки пришлось скрыть. Она допытывалась: "Ты написал правду?" В том листке и вопроса такого не было, так что, можно сказать, он написал правду. И - поехал. И еще: глубин-ным, тайным, каким-то даже чужим и оттого, наверное, истинным умом понимал, что та правда, которую требовалось написать, не была правдой. И обман, значит, не был настоящим обманом. Был всего-навсего обманом обмана. Это никому пока не известно, и, может быть, еще долго не будет известно, и ему самому известно не окончательно, но он чуял, что правда тут не простая, какая-то двойная, секретная. Успокоился и смирился, пока шел длинной дорогой, но когда толкнулся - "Можно?" - в фанерную клетку начальника, увидел Авдейчика за столом, желтово-лосого, с красной, сухой, почему-то казавшейся Игорю петушиной физиономией, стало тоскливо.
- Баюков, говорят, ты умеешь малевать лозунги. Верно или нет? Чего молчишь?
- Откуда вы взяли?
- Не ты мне вопросы задаешь, а я тебе. В художественной школе учился?
- Ну, да...
- Вот пойди в цехком, возьми кумач и после работы напишешь быстренько и красиво лозунг. На!
Авдейчик протягивает записку с текстом. Игорь читает с тупой радостью, едва вникая в смысл: "Рабочие и работницы, инженеры и техники авиационных заводов! Увеличивайте выпуск боевых машин, давайте больше истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков для Красной Армии!"
К двенадцати ночи Игорь добирается до дому. Ужинает в комнате, потому что на кухне Бочкины затеяли парить белье. Тетя Дина приносит из кухни тарелку обжигающего картофельно-го супа, Игорь с жадностью ест суп с хлебом и пьет кофе. Ни Марина, ни бабушка Вера не спят, все тревожились из-за того, что Игоря долго не было, обычно он приходит к девяти. Женщины тоже не прочь бы поесть суп, он хоть и водянист, но горяч, однако они съели свои порции днем, кроме того, необходимо "беречь фигуру и не увлекаться супами", а Игорю нужно есть много, он мужчина. И женщины пьют кофе, ненатуральный, разумеется, без цикория, пахнущий размокшей сосновой доской, но очень горячий и с сахарином. Такой кофе пить гораздо полезней, говорит тетя Дина, он не дает бессонницы, а, наоборот, вгоняет в сон.
И верно, как только Игорь наливается кофейно-супной бурдой и ощущает животом лживое, одурманивающее и приятное чувство вспученности, его сразу начинает клонить ко сну, веки слипаются, он зевает и на вопросы женщин отвечает односложно и вяло. Тете Дине все же удается постепенно вытянуть из Игоря историю с лозунгом: как его вызвал Авдейчик, как Игорь удивился, но не показал вида, как он корпел после работы три часа, сделал все как нужно, натянул полотни-ще, отбил веревкой, натертой мелом, линии, разграфил, разметил, написал очень красиво и вдруг, когда кончил, когда поставил уже восклицательный знак, обнаружил, черт бы его взял, что пропу-щены две буквы в слове "штурмовиков". Получилось так: "...увеличивайте выпуск истребителей, штурмиков, бомбардировщиков для Красной Армии!" Вот гадость-то. И почему так вышло? Ведь Игорь так старался, зная себя, зная, что в школе, рисуя лозунги и заголовки в стенгазетах, всегда что-нибудь путал, пропускал буквы. Сегодня уж он напрягся и сосредоточился, как никогда. Хоте-лось сделать получше. Лозунг должен висеть в цехе над воротами, и Игорь, когда идет с тележкой к матрице, будет все время его видеть и читать. Что было делать? Стирать кумач, сушить его, гладить целая история. Можно было, конечно, вписать аккуратно сверху две буквы "ов", как это делается в школьных тетрадях, но это выглядело бы омерзительно. Пока он в панике ломал голову, пришел Авдейчик, бегло посмотрел, похвалил и велел немедленно вешать. Игорь ничего ему не сказал. Так и висит со "штурмиками". Пока никто не заметил, правда, Игорь сразу ушел домой. Есть большие, знаменитые штурмы - например, штурм Измаила или штурм Перекопа, и есть маленькие, скромные штурмики. Интересно, что ему скажут завтра? А если ничего не скажут - признаться ли самому или пускай висит?
