Лев Гинзбург - Избранное
Об этом товариществе рассказывал и Кристиан Малер.
Содержалась в его рассказе рождественская новелла о семерых повешенных, рождественская потому, что, когда тех семерых вешали, было рождество и на том месте, где обычно стояла виселица, возвышалась в этот день зажженная елка. И все же елку пришлось временно убрать - привезли семерых русских, доставили из Берлина, из тюрьмы Плецензее. Видимо, их в плен взяли не так давно, они еще были в своем обмундировании - только погоны спороты, - в шинелях, в ушанках: летчики. Летчиков поставили на табуреты, надели им на шею петлю. И тогда они, словно сговорившись заранее, как по команде, сорвали со своих голов ушанки, ударили ими палачей по лицу и с криком "Да здравствует Советская Родина!" сами выбили из-под себя табуреты.
Маляр сказал:
- Коммунисты в лагере жили единой боевой семьей. Единой, но не изолированной от внешнего мира. Сюда, в лагерь, поступали директивы, боевые приказы Центрального Комитета Коммунистической партии Германии, была установлена связь с Национальным комитетом "Свободная Германия".
Что значит интернационализм, проверка интернационалистических убеждений?
Одетых в одинаковую полосатую одежду узников нацисты лишили имен, фамилий, стерли "индивидуальность", одно только оставили: национальную принадлежность. Это подчеркивалось всячески, каждый день напоминали: ты полячишка, ты - чешская свинья, ты - еврейский выродок. Узник № 11081 Кристиан Малер - не был ни "чешской свиньей", ни "итальянской обезьяной": немцем. И № 1300 - старый коммунист Эрих Шмидт - тоже был немцем. Немцами были Макс Опиц, Эрнст Шнеллер, Фриц Эйкемейер, Петер Эдель, Матиас Тезен тысячи... Но они были прежде всего коммунистами и, как немецкие коммунисты, чувствовали особую ответственность, особую свою задачу - доказать зарубежным товарищам, что помимо всех этих комендантов, палачей и карателей существуют еще и другие немцы.
Прибыли в лагерь чешские студенты - немцы устроили демонстрацию солидарности с ними, приветствовал их Хорст Зиндерман - их сверстник. Курт Юнгханс провел диспут о социалистическом планировании. Чехи тоже не остались в долгу. Узник Заксенхаузена Антонин Запотоцкий организовал семинар по вопросам международного рабочего движения. Все это - с соблюдением строжайшей конспирации, под угрозой смерти.
Сотрудничали с поляками, с русскими, старались помочь евреям.
Сохранилась небольшая пейзажная зарисовка. Ее подарил дрезденский художник Ганс Грундиг молодому советскому военнопленному. Был у парня день рождения, Грундиг подумал: как его поздравить, порадовать? Нашел карандаш, лист картона: держи, товарищ, на память...
Малер усмехнулся:
- Вот вам основа будущего культурного и делового сотрудничества, обмен мыслями, опытом, произведениями искусства даже.
Я подумал о моем друге. Он не дожил до лучших времен, не видел ни победы, ни всего, что пришло, стало обычным после войны: фестивалей, международных выставок, делегаций. Но он присутствовал при самом начале "сотрудничества", когда в лагере смерти люди из различных стран обсуждали, как планировать при социализме хозяйство, как действовать сообща, в рамках социалистического содружества. Он учился в международном семинаре у Запотоцкого...
Интересно, кто тот военнопленный, кому Грундиг подарил свою картину?
И вот стихи (перевожу их с немецкого).
Их нашли в пятьдесят четвертом году, когда разбирали развалины лагерного лазарета. К стихам приложена записка:
"Только что мы узнали о том, что в большой лагерь вновь привезли на казнь 400 красногвардейцев. Мы все потрясены этими убийствами, число которых перевалило за тысячу. Пока мы не в состоянии чем-нибудь помочь товарищам. Обстановка в нашем лагере еще очень неясная, нет еще необходимого единства, но мы - коммунисты - делаем все для того, чтобы устранить трудности. Настроение среди членов партии бодрое и уверенное..."
Дата - 19 сентября 1941 года.
А затем стихи:
Подобно акробату
(Нам души страх изгрыз),
Идем, как по канату,
Боясь сорваться вниз.
Лавируем, не знаем,
Куда верней шагнуть...
Но, тверд и несгибаем,
Ты подсказал нам путь.
"Друзья! Не только выжить
Важней задача есть:
Не дать из сердца выжечь
Достоинство и честь.
Пред сильными не гнуться,
А слабых не топтать,
Не попросту вернуться,
А в строй бойцами встать!"
К нам силы возвращались
Мы верили тебе,
Мы снова приобщались
К надежде и к борьбе.
Тебя вели на пытки,
Глумились над тобой,
Но мужеством в избытке
Ты наделен судьбой.
Как дом прочнейшей кладки,
Что не сломать вовек,
Ты - в драной полосатке,
Обычный человек.
Твое услышав слово,
Здесь, средь кромешной тьмы,
Не умереть готовы,
А жить готовы мы.
Забыв тоску и усталь,
Сквозь ночь и смерть пройдем...
Нет, мы, товарищ Густав,
Тебя не подведем!
В глухом тюремном блоке,
В последний смертный час,
Свободы свет далекий
Ты сохранил для нас.
Пока неизвестно, кто автор этих стихов и кто такой Густав. Малер предполагает, что это Густав Шрерс, а может быть, и другой Густав. А поэт, наверно, погиб - стихи были опубликованы, но автор не откликнулся: убили поэта.
...Подошел старичок, сухонький, хромой, на лацкане пиджака ленточка ветерана революции "1918-1923". Представился:
- Вильгельм Хаан, служащий музея, член партии с тысяча девятьсот седьмого года, член профсоюза с тысяча девятисотого.
Хаан тоже сидел в Заксенхаузене, после освобождения пожил в Берлине, а теперь вернулся сюда: это суровая обязанность многих бывших узников оставаться в тех местах, где они страдали, чтобы поведать новому поколению о том, что пережито, добровольный крест, который они несут во имя памяти павших и жизни живых.
Кто расскажет лучше Малера, лучше Хаана?
- Товарищ Малер, еще приехали двое, просят впустить.
Двое - рыжий напомаженный паренек с девушкой - подъехали на машине, одеты по-воскресному.
- Здравствуйте. Очень просим... Мы из Эберсвальде, давно мечтаем побывать в Заксенхаузене.
Малер опять недоволен ("непорядок, нельзя, музей откроют только в апреле"). Потом махнул рукой:
- Ладно...
Рыжий паренек победителем взглянул на девушку: видишь, я говорил - со мной впустят...
Хаан:
- Сколько тебе лет?
- Двадцать. Вчера только исполнилось.
- Вот как? Ну что ж... Двадцать лет назад в этом самом лагере...
Паренек из Эберсвальде родился в деревне близ Вроцлава, который тогда назывался Бреслау, а теперь опять стал Вроцлавом, Польшей. Отца он не помнит, отец был на войне - сперва в России, а под конец, после ранения, попал на западный фронт и - в плен, к американцам.
В сорок пятом рыжий паренек вместе с матерью переместился на запад, в Германию. Ехали, боялись: русская зона. Сколько было наговорено соседками, соседями, кому-то прислали письмо, кто-то слышал...
Дома родители крестьянствовали, жили не бог весть как, всякое случалось - земли было мало. Когда уходил отец на войну, обещал ему землю. Он все шутил: "Стану я украинским помещиком!"
Где оно, поместье? И где отец?
Вышла из вагона женщина с малышом на руках - поле, незнакомые, чужие места. Ах, война, будь она проклята!
Разместили их в селе, неподалеку от Эберсвальде, округ Франкфурт н/О. Начали привыкать.
Однажды созвали переселенцев и местных крестьян на собрание, сказали:
- Жил здесь прежде помещик, прусский юнкер, сбежал он теперь на Запад. Будем делить его землю между собой.
Земельная реформа...
Вскоре создали в деревне кооператив, началась новая жизнь, вросла мать в эту жизнь, понравилось. Земля своя, и государство свое, и люди кругом хорошие.
А рыжий паренек подрос, пошел в школу: "2X2=4", "Власть в республике принадлежит рабочим и крестьянам", "Мы боремся за мир".
В пятьдесят четвертом году объявился наконец папаша: прислал письмо из Кёльна:
"...в Кёльне я кельнером, возвращаться к вам не собираюсь, встретимся в Бреслау. Отнимем его у поляков, помяните мое слово. Набирайтесь терпения..."
Всплеснула мать руками:
- Бреслау?.. Зачем? Неужели опять война, неужели он так ничего и не понял, дурень?
Сидела вместе с сыном, долго сочиняла ответ:
"Родина наша здесь, в Германской Демократической Республике, живем мы хорошо. Образумься, пойми..."
Кончилась на этом их переписка.
После школы рыжий паренек остался у себя в деревне: механик-тракторист, вот жениться задумал, девушка из той же деревни. Познакомьтесь, пожалуйста: Гильда.
...Всю эту историю выслушал я, сидя в конторе будущего музея, куда нас вместе с рыжим пареньком и его невестой пригласили Малер и Хаан: попросили сделать запись в книге отзывов.
Не хотелось уходить, разговаривали о разных вещах, вспоминали.
Потом Малер сказал:
- Да... Все это надо осмыслить, свести воедино: Заксенхаузен, ваш друг - советский солдат, который погиб здесь, мы с Хааном, и вот он, эберсвальдец, и его папаша, который в Кёльне мечтает о Вроцлаве... Сложное это понятие - "Германия", не сразу разберешься...
