Михаил Гоголь - Мертвые души
“Слушаю, сударыня”, говорила Фетинья, настилая сверх перины простыню и кладя подушки.
“Ну, вот тебе постель и готова!” сказала хозяйка: “Прощайте, батюшка! Желаю вам спокойной ночи. Да не нужно ли еще чего-нибудь? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки. Покойник мой без этого никак не засыпал”.
“Благодарю, благодарю! Ничего не нужно. Прощайте, матушка, приятного сна вам желаю”.
“Прощай, отец мой”.
Хозяйка вышла; осталась только Фетинья. Чичиков поспешил разоблачиться и отдал верхнюю и нижнюю свою арматуру Фетинье, которая, пожелав ему, с своей стороны, спокойной ночи, потащила эти мокрые доспехи. Оставшись один, взглянул он не без удовольствия на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья была большая мастерица взбивать перины. Когда, подмостивши стул, взобрался он на[Далее начато: а. пуховые б. подушки] постель, она опустилась под ним почти до самого пола, только перья разлетелись во все стороны комнаты. Погасивши свечу, он накрылся ситцевым одеялом и, свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же минуту. Проснулся он на другой день уже поздним утром. Солнце сквозь окна светило ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали по стенам и потолкам, все обратились к нему: одна села ему на губу, [на нос] другая на ухо, третья на шею, четвертая выбирала место, как бы усесться[четвертая приготовлялась усесться] даже на самый глаз; ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к ноздре, он потянул[Чичиков потянул] в просонках в самый нос, что заставило его очень крепко чихнуть. Между тем как целый десяток мух жужжал над ним, высматривая где понаживнее места, окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, [он заметил теперь] что на картинах не всё были птицы: [что картины на стенах состояли не из одних пт<иц>] между ними висел портрет Кутузова, и еще масляными красками был напачкан какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче. Часы опять испустили шипение и проколотили десять. В дверь выглянуло женское лицо и в ту же минуту спряталось, потому что Чичиков, чтобы лучше заснуть, скинул даже с себя рубашку, которая была тоже мокра. Выглянувшее лицо показалось ему как будто несколько знакомо. Он начал себе припоминать и вспомнил, наконец, что это была хозяйка. Он надел рубаху. Платье уже лежало возле него, высушенное и вычищенное. Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко” что подошедший в это время к окну индейской петух (окно было очень близко от земли), протянувши свою шею с красным монистом, заболтал что-то ему вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно: “желаю здравствовать”, на что Чичиков сказал ему дурака. Взглянувши в окно, он заметил [очень], что крестьянских дворов было немало. “Э, да у ней деревенька порядочная!” сказал сам в себе: “право, порядочная!” повторил он и принялся считать пальцем дворы, которых оказалось более тридцати. Это открытие ему было очень приятно. Он тот же час заглянул в щелочку двери, из которой выглядывала хозяйка, и, увидевши ее сидевшею за чайным столиком, вошел к ней с веселым и довольно ласковым видом.
“Здравствуйте, батюшка! Каково почивали?” сказала хозяйка, приподнявшись с места. Она была одета лучше вчерашнего — в темном платье и уже не в спальном чепце, но на шее все-таки было что-то намотано.
“Хорошо, хорошо [матушка]”, говорил Чичиков, садясь в кресла. “А вы как, матушка?”
“Плохо, отец мой!”
“Как так?”
“Бессонница, отец мой. Всё поясница болит, и одна нога в месте, что пониже[и одна нога пониже] косточки, так и ломит”.
“Пройдет, пройдет, матушка, на это нечего глядеть”.
“Дай-то бог, чтобы прошло; я-то мазала свиным салом и скипидаром тоже смачивала. А с чем прихлебнете[А с чем выкушаете] чайку? Вот в этой фляжке[-то] фруктовая, перегнанная на вишневые косточки”.
“Не дурно, не дурно, матушка, хлебну и фруктовой”.[выпью фруктовой]
Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако ж, с большею свободою, чем с Маниловым, и вовсе не церемонился. Должно признаться, что если у нас на Руси поотстали кой в чем перед другими нациями, зато очень[зато гораздо] превзошли их в умении обращаться. Невозможно исчислить всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец такой дурак: он говорит совершенно на тот же лад с миллионщиком и с мелким табачником торгашом. [с миллионщиком и с каким-нибудь кучером] У нас совсем другое: у нас есть такие мудрецы, [такие искусники и мудрецы] которые с помещиком, имеющим[Вместо: “имеющим”: у которого] двести душ, будут говорить совершенно другим образом, нежели с тем, у которого их триста, а с трехсотным опять не так, как с четырехсотным; с четырехсотным не так, как с пятисотным, и таким образом далее, восходя или нисходя до бесконечно великих или малых. Даже, например, [Выберется, например, ] иной правитель канцелярии: поглядишь на него, когда он среди своих подчиненных, [то есть] в своей канцелярии: что за важный вид. Гордость и благородство такое в лице, что просто бери кисть, да и рисуй. Прометей! совершенный Прометей! Глядит [таким] орлом, [важный вид. Благородство такое в лице, какого кажется… Орел, совершенно орел] выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет. А попадись ему быть с теми, которые повыше его — бог знает, что сделается тогда с Прометеем: [спешит, что мочи нет. И таких мудрецов есть не мало. Иногда наткнешься на такого, что даже страх почувствуешь, особенно если при этом сам еще робкого десятка: Прометей, совершенный Прометей! Гордости столько в глазах, что возьми кисть, да и рисуй. Посмотришь на этого самого Прометея в другом месте] узнать нельзя: муха! меньше даже мухи! уничтожился в песчинку. “Да это не Иван Петрович”, говоришь глядя на него. “Иван Петрович гораздо выше ростом, а этот и низенькой, и худенькой; тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот чорт знает что: пищит птицей и всё смеется”. Подходишь ближе: точно, Иван Петрович! “Эх, хе”, думаешь себе… Но, однако ж, обратимся к действующим лицам. Чичиков, как мы уже видели, решился вовсе не церемониться, и потому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда фруктовой водки, он обратился к хозяйке с такими словами:
“У вас, матушка, хорошая деревенька… Сколько в ней душ?”
“Душ-то в ней, отец мой, без малого 80”, сказала хозяйка: “да то беда моя, что времена-то плохи. Вот и прошлый год был такой неурожай, что боже упаси…”
“Ну, однако ж, всё еще слава богу. Мужички на вид дюжие, [Мужички у вас на вид такие дюжие] и избенки всё почти новые. Восемьдесят душ не лишняя вещь… А позвольте узнать фамилию вашу? Я, право, так захлопотался, приехал в такое время и позабыл совершенно спросить”.
“Коробочка, коллежская секретарша”.
] Перед этим было: А, Коробочка!] “Покорнейше благодарю. А имя и отчество как?”
“Настасия Петровна”.
“Настасия Петровна! хорошее имя Настасия Петровна. У меня тетка, родная сестра моей матери, Настасия Петровна”.
“А ваше имя как?” спросила помещица. “Ведь вы, я чай, заседатель?”
“Нет, матушка”, отвечал Чичиков: “я больше[а. я больше так себе; б. я больше приватный человек] езжу по своим надобностям по деревням. К вам тоже имею дельце”.
“А, так вы покупщик! Как же жаль, что я продала мед купцам так дешево; а вот ты бы, отец мой, у меня[а вот вы бы у меня] теперь верно, купил”.
“Нет, благодарю, матушка, меду мне покамест не нужно”.[Вместо “меду ~ нужно”: я вовсе не меду хочу купить] “Что ж другое, разве пеньку? Только и пеньки-то у меня теперь маловато. Полпуда всего”.
“Пеньки тоже не требуется. [Ну, пеньки-то мне покамест тоже не нужно] [Я по другому случаю имею к вам дело”.
“Что ж такое, право, я уж не могу придумать”.]
“Много у вас, матушка, умерло крестьян, числящихся по ревизии?”
“Ох, батюшка, 18 душ”, сказала старуха, вздохнувши: “Такое мое несчастие! и умерли-то почти всё люди взрослые работники. Правда, хоть и народилось после того, [после того больше] да что с них: народ еще малой. Такая, право, беда! А тут заседатель подъехал с повесткой, чтобы подушное уплачивать Народ мертвый, а плати, как за живого человека. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный[такой хороший] кузнец и слесарное мастерство знал”.
“Разве у вас был пожар, матушка?”
“Нет, не пожар, бог приберег от такого горя. Сам сгорел отец мой. Внутри у него как-то загорелось: чересчур выпил. Так только синий огонек пошел от него; весь истлел, истлел и почернел, как уголь. А такой был искусный[хороший] кузнец. И теперь такая беда моя: хотела было ехать в город — некому лошадей подковать”.[некому брички подчинить. ]
