Леонид Зуров - Иван-да-марья
А Кира все хотела видеть. В это утро мы показали ей наш бульвар, главную улицу и городской сад с летним театром — место утренних и вечерних гимназических встреч, Анастасьевский сквер, ботанический сад, деревянный дом, в котором останавливался Пушкин.
Поднялись к собору, и там я увидел мальчишек и беспечного, еще более удалого Шурку. Мальчишки дразнили сердитых гусей соборного священника. Белые гуси, вытянув шеи, шипели и, приподнимая крылья, наступая на мальчишек, оборонялись, как те римские гуси, которые от врагов Рим спасли.
— Ты что же, — отведя меня в сторону и поглядывая на Зою, которая его терпеть не могла, сказал Шурка, — что же ты вчера не пришел?
— Сестра с подругой приехали.
— С девчонками связался, — сказал Шурка. — А ну, ребята, отсюда, — не глядя на меня, приказал он. Я остался, а он убежал.
— Федя, — позвала меня Кира. Она видела, как Шурка исподлобья на нее поглядел и, поговорив со мной, убежал, и подошла к обрыву, чтобы посмотреть, как они спустились.
Зоя была довольна, что мальчишки убрались. Она не переносила уличных ребят, что ко мне прибегали играть.
— Надо быть Шуркой, — говорила она, — чтобы набрать такую грязнолапую рать.
Игр моих в саду с мальчишками она не терпела.
— И ты стал какой-то растрепанный, — говорила она в прошлом году, — и приятели у тебя оборванцы.
Прибежала Зоина старая подруга Женя, старшая дочь дьякона, чрезвычайно любопытная, с сестрой, еще донашивающей гимназическое платье, и Зоя познакомила их с Кирой. Начались расспросы, упреки, почему Зоя не писала.
— Впечатлений так много, — говорила как бы в упоении Зоя.
Зоя с Кирой рассказывали им то, о чем вчера в саду и за ужином не досказали — о лекциях, профессорах. А дочь дьякона провела зиму здесь, слушала и завидовала. На Бестужевских курсах у них была своя жизнь.
— Ну, вот, — говорила Зоя, — до чего хорошо самостоятельно жить — узнавать невероятно много, бегать по выставкам и музеям, слушать лекции.
Кира Зою на этот раз слушала улыбаясь и смотрела на меня и на подруг.
— Лекции кончились, а старшекурсники отправились за границу. В Италию. Сейчас они уже во Флоренции. А поездку эту устроил Айналов, он читает лекции об итальянском искусстве. С Айналовым они будут осматривать в Италии музеи и города. Ах, как бы я хотела попасть в Рим и Милан!
— Но для этого, Зоя, надо быть ученицей Айналова, а мы на его лекции только забегали.
— В будущем году и мы запишемся к нему.
— В Италию отправились те, которые уже не первый год на курсах, — возразила Кира. — Поехали те, кого он возил на север, осматривать старинные русские города. Не знаю, в каком году, прошлым летом или раньше, Айналов возил сюда своих учениц, все тут осматривал, и мне старшекурсницы говорили, что они побывали и в монастыре за рекой, где профессор показал им фрески, и в других церквах. Он даже прочел лекцию, как в библиотеке монастырской была найдена знаменитая рукопись «Слова о полку Игореве».
— Я об этом, Кирочка, не слышала. В каком же это монастыре? У нас их два за рекой.
Я не знал, что профессор был у нас со студентками у собора и все им показывал.
Начались расспросы подруг и быстрые рассказы — кто за кем ухаживает, что было зимою, какие вечера, кто куда поступил, вышел замуж. Зою интересовало все, а мы с Кирой отошли, и я рад был, что она хорошо и вольно себя чувствовала только со мной.
Если смотреть от собора, река блестела, находили на нее облака. Мы в ветру были, я, как и босые наши ребята, наш город любил, а она стояла свободно и слушала, что я ей говорил. Вчера, после ужина, Кира рассказывала, сидя на дворовом крыльце, о юге, а я ей теперь говорил о нашем городе.
А город наш раскинулся при соединении рек и в языческие времена был священным, потому что здесь была дубовая священная роща, а наша река была одним из малых водных янтарных путей из варяг в греки. В глубокой древности город был вольный, и арабские купцы здесь лен, и меха, и воск покупали, и мы не только диргамы серебряные находили в земле, когда во время половодья вода берега подмывала, но и англо-саксонские денежки. Сюда приходили чужие ладьи из чужих морских городов, а по реке нашей когда-то поднимались в Ганзейский союз.
И на другом берегу, неподалеку от полковых казарм, находились когда-то ганзейские склады, и герб нашего города — бегущий золотой барс — был в числе гербов ганзейского союза: золотой пятнистый пардус бежит, из облака раскрывается золотая рука, сея золотые лучи, потому что в летописях сказано, что в те времена, когда Киев не был крещен, Ольга с того берега увидела на холме со священным дубом падающие с небес три солнечных луча, и вот куда лучи упали, там был построен собор Святой Троицы, и с тех пор Троицкими стали и все наши воды.
И я тут с Кирой в первый раз почувствовал вдруг и увидел, как будто мои глаза шире открылись. Город без реки для меня просто не город, и она любовалась нашей рекой — та блестела внизу, под обрывом, под осыпавшимися уже, сложенными из серого камня стенами.
— В таком городе, — стоя на свежем ветру, говорила она, — я еще никогда не бывала.
И я любовался ею, думал — до чего хорошо с нею и как свободна она. Она расспрашивала о нашем городе, а Зоины подруги удивлялись, что это она нашла особенного, Зоя никогда ничего особенного здесь не находила.
— Куда вы пойдете? — спросили подруги.
— На базар, — ответила Кира.
— Что же там особенного? — спросили они удивленно.
Потом мы спустились и пошли на наш приречный рыбный базар, где ловцы выливали рыбу, черпали деревянными ковшами ее из ладей, выливали лопатами в корыта — как живое серебро, — озерные щуки, колючие и зеленовато-радужные ерши, расписные, как чашки, окуни, и она была своя среди древней простоты деревенской, бабы ее расспрашивали об уроках, любовались, а она чувствовала себя свободно, видела то, чего не замечала сестра.
Подруги Зое сказали:
— Нет, ее нельзя назвать красивой.
Но я ни у кого не встречал такой открытой, радостной простоты. Независимая, свободная, а брови тонкие, глаза горячие, и жажда радости в них бесконечная. В них каждое мгновение что-то вспыхивало, играло, менялось, в них было много золота, искристого света.
Она завоевала сердце Ириши тем, что была открыта и проста, не то что наши барышни городские.
— Ну, до чего Кира горячая и веселая.
— И Зоя, подружившись с нею, изменилась, — говорила мама, — куда делись Зоюшкины капризы: этого не желаю, того не хочу.
И действительно, Зоя за зиму ни разу не простудилась — в таком радостном волнении они там с Кирой жили. Под влиянием Киры она просто переродилась. К изумлению своему, мы увидели новую Зою, в детстве она была похожа на беленькую лисичку, слабенькая, мнительная, первой в гимназии заболевала, пропускала часто уроки.
Мама Киру как родную приняла, и у нас стало весело как никогда, а мама все делала, чтобы нам жилось легко, и я оставался, а раньше дома меня было не удержать, я обедал, всегда торопясь, чтобы поскорее во все старое переодеться, потому что много у меня было мальчишеских дел.
В то знойное утро Кира не пошла купаться. Она поздно проснулась и казалась бледной. После чая поднялась к себе наверх. Она чувствовала себя слабой, усталой, чего я не только понять, но даже допустить не мог.
— Кире нездоровится? — спрашивал я в полном недоумении. — Вот уж на нее не похоже.
— Мама, ты только послушай его, — сказала насмешливо Зоя, — он себе этого даже представить не может.
— То-то с непокрытой головой все время бегать, — сказала мама. — С кем не бывает, посидела на солнце, голову и напекло. Какой же ты чудак, однако, Феденька, — улыбаясь, сказала мама.
— Ах, мама, он так вытянулся за это время, что я иногда забываю о его возрасте. Ах, отстань, — сказала сестра, которой я сказал, что хочу пойти к Кире. — Еще набегаешься с ней, пусть побудет одна.
И вот я, пожимая плечами, все удивлялся. Зелень потемнела по-летнему, даже и в тени деревьев было жарко, и я ушел на Степанов лужок. Много было упреков, Шурка поначалу и разговаривать со мной не хотел, но все обошлось, мы вместе с ним купались, ныряли, а когда я вернулся домой, то на веранде увидел Зою, Зазулина и огорченную маму. На стол не накрывали.
— Ты ничего не слышал? — спросила Зоя.
— А что?
— Вот ведь наказание Божие. Как у него рука поднялась? Гимназист убил эрцгерцога.
— Какого герцога?
— Австрии. Фердинанда.
Я ничего еще не понимал. Мама, сняв очки и положив их на колени, сказала:
— Молодой, девятнадцати лет.
— Да разве он был один? — вставая, сказал Зазулин.
— Гимназист?
И тут я узнал, что герцог австрийский — а я о нем никогда не слышал — наследник Франца-Иосифа.
— Еще удивительно, как этого гимназиста австрийцы от толпы оторвали, от самосуда избавили.
