Человек маркизы - Ян Вайлер
Хейко сам должен был решать, как ему добираться домой без штанов, но это была меньшая из его проблем. После месяцев изоляции и сотен часов допросов он испытывал панический страх, что его освобождение было лишь трюком и что его хотят убить. Пристрелят «при попытке побега», что-то вроде того.
Пока я слушала Хейко, мне становились понятны некоторые его особенности. Травма от ареста оставила свои следы. Хейко ненавидел, когда хлопали дверью. Качество номера в отеле он оценивал прежде всего по тому, хорошо ли он затемняется. Ел он всегда быстро, его на это надрессировали. И всегда был голоден.
– И потом я был дома. Знаешь, это было странно. Я три четверти года тому назад ушёл из дома, а потом просто очутился там снова. Вставил ключ в замок и увидел своего отца, он сидел в кухне. Он чуть не умер от испуга.
И тогда Хейко узнал, что жизнь в ГДР основательно изменилась за какие-то несколько месяцев. Демонстрации по всей стране, люди бежали чуть ли не строем, политбюро по государственному телевидению выкрикивало лозунги о выдержке, а трудящиеся готовились к революции.
Хейко ничего про это не знал. Едва заскочив домой, он сразу бросился к Сюзанне. Но её родители не могли сказать, где она. Да и не хотели, потому что не доверяли ему как отпущенному на волю арестанту. Кроме того, она в это время была с Рональдом, и это им нравилось больше. Они не хотели, чтобы антигосударственный Хейко помешал, и отделались от него. К этому моменту Сюзанна была уже за Лейпцигом. И когда ему сказали, что она ещё и беременна, он смог подсчитать, что ребёнок не от него. А от Ронни. Его лучшего друга. С которым она сбежала.
Он воспринял совместное бегство двух третей их неразлучного трио как подразумеваемый разрыв Сюзанны с ним и первое время стал помогать своему отцу. Сам он не сбежал, потому что после месяцев своего отсутствия, которое уже разбило сердце Эрнсту Микулла, он не мог теперь ещё и исчезнуть на Западе. Как бы он этого ни хотел.
– Ирония состояла в том, что я всегда хотел уехать. Потом я был в неволе, а когда обрёл возможность распоряжаться собой, уехать было нельзя, потому что я не мог.
Зато Хейко принадлежал к тем первым гражданам ГДР, которые смогли заглянуть в свои «дела» в Штази.
– Когда я увидел, что там было, когда я прочитал протокол Ронни, я чуть не упал со стула. Меня едва не вырвало. Сказочные страницы. Он рассказывал обо мне такое, Ким. И некоторые вещи даже правдиво. Вещи, которые мы в шутку выдумывали вместе. И потом опять эти якобы планы побега, на который я якобы хотел подговорить других, в том числе его. Я читал это всё и думал только одно: почему, дурень ты этакий? Я и по сей день этого не понимаю. Почему он это сделал?
Я знала почему, но я не была адвокатом моего отца. И я молчала. Ужасно трудно говорить об этом. Стыд так велик, что его сперва надо преодолеть. Тотчас мне вспомнилось моё собственное «почему». Иногда делаешь вещи, которые потом ничем не можешь объяснить. Сотни решений, которые принимаешь в течение дня, остаются необоснованными. И не стоит их обдумывать задним числом, потому что у них совсем простые причины: ты хотел есть. Хотел на солнце. Хотел поговорить. Посмотреть фильм. Тебе понадобился воздушный насос. Это быстрые решения, они не важны. Но иногда они исходят из той части души, которую ты не можешь контролировать. Тебе надо избавиться от боли, от такой боли, которую не выразишь словами, но она так нестерпима, что есть лишь одна возможность смягчить её. И потом боль взрывается, а у тебя в руках эта проклятая бутылка. Офицер Штази стоит на дороге. Это такая мелочь. Мы сами такие маленькие. Мы, люди. Или в данном случае мы, Папены.
– Остальное ты знаешь. Я тогда начал искать их обоих. Это потребовало времени, но я их нашёл. Два дня стоял перед их домом и не смел войти. Я же не знал, что Сюзанна не имеет представления об истинном положении дел. И тогда я заговорил с Ронни.
– И как теперь с мамой? Сегодня она знает всё?
Хейко раздумывал некоторое время, как будто был не вполне уверен.
– Я думаю, она догадывается. Разумеется, она знает, что я был в тюрьме Штази. Но я никогда не рассказывал ей об участии Ронни в этом деле.
– Почему не рассказывал?
– Потому что пообещал ему и вообще хотел это дело оставить позади. Поэтому я никогда не спрашивал её об измене мне с твоим отцом. Если бы она призвала меня к ответу, я бы её тоже призвал. Но мы закрыли этот котёл крышкой и просто жили нашу жизнь.
Они наложили табу на её прошлое и на моего отца, если не считать нескольких безжалостных уколов. С тем, что они исключают из своей жизни меня как заместителя моего отца, они, видимо, примирились. Или не заметили. Но жаловаться было поздно. Как было, так было.
– И вы счастливы вместе? – спросила я его.
– Да, Ким, мы счастливы. Нашим собственным образом. Хотя дело иногда выглядит иначе. Мы действительно хорошо дополняем друг друга.
– Настоящая беспроигрышная ситуация win-win, – сказала я и подумала о своём отце, как он однажды в кафе-мороженом вдруг обнаружил под мороженым-спагетти ещё и «мясную» фрикадельку в виде шарика шоколадного мороженого и тоже назвал это ситуацией win-win. Две идеи по цене одной. Неслыханное дело.
Хейко Микулла подлил себе вина. Бутылка стояла в охладителе, который он однажды увидел в ресторане Копенгагена и тотчас выкупил его у предприятия. В нём холод исходил из крошечного генератора в донышке ведёрка. Но в итоге оказалась дрянь: ведёрко шумело. И расходовало по четыре батарейки за вечер. И он отказался входить в этот бизнес. Но, может быть, один вид этого охладителя давал ему повод сменить тему разговора, и он снова им воспользовался.
– Кстати, о ситуации win-win. Ты хотела предложить мне какой-то бизнес, говорила вначале.
– Да. – Я распрямилась. – Я
