Тебя все ждут - Антон Владимирович Понизовский
– Без обид только, да? Просто… ну, не моё.
Через какое-то время я переспросил, тогда что «твоё»? Кем ты хочешь работать, ты уже думал?
Сейка с такой же готовностью сказал:
– Федей.
– Кем?
– Фронтенд-девелопером. Фед. Не забивай себе голову, пап. Это компьютерная специальность.
Пишу про Сейку и снова чувствую, как царапает внутри этот комок, как будто просунули в грудь скомканную бумагу или картонку.
Когда он родился, мне только-только исполнилось двадцать два. Я и дома-то не бывал… Мог неделями не вспоминать, что у меня вообще есть какой-то ребё-нок…
В его детстве, наверно, лет от трёх-четырёх до восьми-девяти, у нас иногда бывали дурацкие радостные моменты – например, та же игра в «глаз не отвести». А потом у него начался переходный возраст наоборот. Он стал какой-то ужасно серьёзный и правильный. Как будто ему было не десять или двенадцать, а шестьдесят.
Может быть, он решил: в семье должен быть кто-то взрослый. Если родители не желают, взрослеть буду я. Актёр должен всегда оставаться полуребёнком, иначе он не сможет играть. Может, поэтому Сейка так шарахался от актёрской профессии?..
Если честно, нам было друг с другом неловко. Сейка при первой возможности уходил, закрывался у себя в комнате. А я включал телевизор, или дурацкие танчики, или просто садился на кухне с бутыл-кой.
Может, это передаётся из поколения в поколение… У меня с отцом тоже не было дружбы. У отца с дедушкой – и подавно…
На сцене-то у меня реакция быстрая, а в жизни, видимо, нет. Я с опозданием понял, чтó мне сказал мой сын: кроме каких-то самых необходимых вещей он взял в больницу зелёного чувака, которым мы с ним когда-то играли. Может, это вообще была единственная игра, которую мы с ним сами придумали…
Только после того, как он передал трубку Марине, я спохватился, что так и не нажал кнопку «восемь».
Твёрдый горький комок.
5
Хоть убейте, не могу вспомнить: всё-таки этот сеанс связи был в тот же день, когда приехала Варя, или накануне?.. Но вот что совершенно точно случилось в день Вариного приезда: Онуфрич выступил с предложением про балы.
Онуфрич к этому времени сделался у нас почти членом семьи: приходил почти каждое утро, сидел за бумагами, столовался…
Ах, тьфу, вы же ещё не знакомы с Онуфричем, я его проскочил, «промотал»… Нет, без Онуфрича не обойтись. Я должен хотя бы коротко описать его появление.
Первая фраза, которую он произнёс:
– Вете мус канцелярис, старая канцелярская мышь к вашим услугам.
Сорвал чиновничью треуголку, обнажил блестящую лысину с пёрышками на висках и на затылке, шаркнул ножкой, отвесил низкий поклон. Ух, подумал я, какой яркий.
– Разрешите представиться, коллежский асессор Крывелёв, Иван Онуфриевич.
– Домашний адвокат твоего крёстного, – влезла маменька. – Князь Иоанн прислал в помощь нам, разобраться в делах. Ты ведь Митю прогнал…
«Старая мышь», говорите? Я вспомнил доисторический мультик про Чипа и Дейла, там самого толстого и большого мыша звали Рокфор. Насчёт старости – чистой воды кокетство: лет, наверное, сорок семь – сорок восемь, крепыш, бакенбарды почти как у Ферапонта, кустистые, и непропорционально огромная лысая голова, – чистый гном.
Никогда раньше не видел эту физиономию – ни на сцене, ни на экране. Раз увидев, точно запомнил бы. Где такого нашли? Наверно, в каком-нибудь провинциальном театре. Такое же восхищение у меня в самый первый вечер вызвал Семён…
Стоп, спохватился я, вспомнив предателя-камердинера: а Онуфрич этот – может ли быть опасен? Я заглянул ему в маленькие блестящие глазки. Онуфрич был такой низенький, что, стоя, оказывался не выше меня сидящего в кресле-каталке. Я попытался представить, как нас со стороны видит зритель: я с золотыми кудрями – и этот лысый котёл… нет, вряд ли Онуфрич мог быть мне соперником. Наоборот, должен был меня выгодно оттенять.
Я пригласил его в папенькин кабинет. Онуфрич сразу облюбовал себе уголок за конторкой. Два лакея, Гаврила и Епифан, втащили горы митенькиных тетрадей и бухнули на конторку и на пол, подняв клубы пыли. (На съёмках мне приходилось видеть, как эту искусственную бутафорскую пыль – кажется, итальянского производства – сыпали из специальной пластмассовой банки, просеивали через ситечко…)
– Что здесь у нас? – Котлоголовый выбрал тетрадку и быстро перелистал толстыми пальчиками. – Векселя… Ваше сиятельство, отчего векселя всё простые?
– Знаете ли, гм…
– Иван Онуфрич, – подался вперёд, подсказал.
– Я человек, знаете ли, военный. Вензеля, трензеля – понимаю. А векселя – увольте, не смыслю в них ни нуля…
– Акела промахнулся, – услышал я.
– Что-о?
– Акила нон каптат мускас. Орёл не ловит мух, по-латыни, с вашего позволения, – подхихикнул Онуфрич, – не барское дело…
Латинское выражение мне понравилось, им можно было бы украсить фамильный герб.
– Простой вексель – это, в сущности, долговая расписка, – пояснил он. – С нею векселедателю деваться некуда – изволь платить. В то время как вексель переводной ещё надобно акцептировать… Фу-фу-фу, – он замахал руками, как будто отмахиваясь от мух или пчёл, – дела мушиные, скушные, недостойные вашего сиятельного внимания… Акила нон каптат мускас!
* * *
Он пришёл и на следующий день, и на третий, и на четвёртый. Устраивался за конторкой, прихлёбывал кофий, каллиграфическим почерком переписывал из расхристанных митенькиных тетрадей в свою.
И постепенно объяснял мне (и таким образом зрителям), как обстояли финансовые дела Орловых. Эти дела были не просто «расстроены», как выразился старый граф в своём завещании, дела были швах и табак. Деревни заложены-перезаложены, сумма долгов почти вдвое превысила стоимость дома и всех наших владений в целом.
Ко мне в кабинет – сначала робко, потом сплошной чередой – двинулись кредиторы. С некоторыми из них – например, с бывшими однополчанами папеньки – я беседовал сам. А большинство спихивал на Онуфрича. Он разговаривал с кредиторами вовсе не так учтиво и витиевато, как с нами, – а сухо и жёстко.
Без проволочек Онуфрич платил только тем, от кого зависело ежедневное существование и пропитание нашей семьи: булочнику, зеленщику, мяснику…
Пару раз Онуфрич продемонстрировал цирковое искусство считания денег: раздвинув пальцы – средний и безымянный – и поместив между пальцами стопку синих или розовых ассигнаций, выгибал эту стопку и перелистывал с такой скоростью, что толстые пальчики размножались, их становились не меньше пятнадцати-двадцати на каждой руке. Молодые лакеи аж замирали…
Вся эта канитель с долгами вызывала у меня довольно сильные чувства. В реальной жизни я очень хорошо знал, что такое долги. Только теперь, благодаря «Дому Орловых» этот груз перестал на меня давить: последний долг Марина вернула Камилю
