Алексей Писемский - Тысяча душ
В ответ на это он получил письмо с черной печатью. Адрес был написан женской рукой и весь смочен слезами. Ему отвечала жена Зыкова: "Друга вашего, к которому вы пишете, более не существует на свете: две недели, как он умер, все ожидая хоть еще раз увидеться с вами. С просьбой вашей я не знаю, что делать. Не хотите ли, чтоб я послала ваше сочинение к Павлу Николаичу, который, после смерти моего покойного мужа, хочет, кажется, ужасно с нами поступать..." Далее Калинович не в состоянии был читать: это был последний удар, который готовила ему нанести судьба. Он знал, что как ни глубоко и ни сильно оскорбил его Зыков, но это был единственный человек в Петербурге, который принял бы в нем человеческое участие и, по своему влиянию, приспособил бы его к литературе, если уж в ней остался последний ресурс для жизни; но теперь никого и ничего не стало...
Вы, юноши и неюноши, ищущие в Петербурге мест, занятий, хлеба, вы поймете положение моего героя, зная, может быть, по опыту, что значит в этом случае потерять последнюю опору, между тем как раздражающего свойства мысль не перестает вас преследовать, что вот тут же, в этом Петербурге, сотни деятельностей, тысячи служб с прекрасным жалованьем, с баснословными квартирами, с любовью начальников, могущих для вас сделать вся и все - и только вам ничего не дают и вас никуда не пускают! Чтоб скрыть от Настеньки свое отчаяние, Калинович проворно ушел из дома. Голова его решительно помутилась; то думалось ему, что не найдет ли он потерянного бумажника со ста тысячами, то нельзя ли продать черту душу за деньги и, наконец, пойти в разбойники, награбить и возвратиться жить в общество.
Вдруг раздался сзади его голос: "Яков Васильич!" Калинович вздрогнул всем телом. Это был голос князя Ивана, и через минуту и сам он стоял перед ним, соскочив на тротуар с щегольского фаэтона.
- Что вы и как вы? Тысячу вам вопросов и тысячу претензий. Помилуйте! Хоть бы строчку!.. - говорил князь, пожимая, по обыкновению, обе руки Калиновича.
- Я ничего: живу в Петербурге, - отвечал тот.
- Да; но что вы, скажите, служите здесь, занимаетесь литературой?
- Нет, не служу, а литературой немного занимаюсь.
- Да, - повторил князь, - но что ж вообще: хорошо... недурно идет?..
- Ни то, ни се, - отвечал Калинович.
- Ни то, ни се! - повторил опять князь. - Вы ведь, однако, теперь нашего поля ягода: человек женатый.
Калинович вспыхнул.
- Нет, я не женат, - отвечал он.
- Как?.. Не шутя?.. - спросил князь, взглянув ему в лицо. - Каким же образом у нас положительный прешел об этом слух? Mademoiselle Годнева в Петербурге?
- Она в Петербурге.
- И вы в самом деле не женаты?
- Нет, - отвечал еще раз Калинович.
- Гм! - произнес князь. - Как же я рад, что вас встретил! - продолжал он, беря Калиновича за руку и идя с ним. - Посмотрите, однако, как Петербург хорошеет: через пять лет какие-нибудь приедешь и не узнаешь. Посмотрите: это здание воздвигается... что это за прелесть будет! - говорил князь, видимо, что-то обдумывая.
- Вы здесь одни, ваше сиятельство, или с семейством? - спросил Калинович, которому вдруг захотелось увидеть княжну.
- Нет, я один. Mademoiselle Полина сюда переехала. Мать ее умерла. Она думает здесь постоянно поселиться, и я уж кстати приехал проводить ее, отвечал рассеянно князь и приостановился немного в раздумье. - Не свободны ли вы сегодня? - вдруг начал он, обращаясь к Калиновичу. - Не хотите ли со мною отобедать в кабачке, а после съездим к mademoiselle Полине. Она живет на даче за Петергофом - прелестнейшее местоположение, какое когда-либо создавалось в божьем мире.
Калинович молчал.
- Пожалуйста, - повторил князь.
Герой мой нигде, кроме дома, не обедал и очень хорошо знал, что Настенька прождет его целый день и будет беспокоиться; однако, и сам не зная для чего, согласился.
- Прекрасно, прекрасно! - произнес князь и, крикнув экипаж, посадил с собой Калиновича.
Быстро понесла их пара серых рысаков по торцовой мостовой. Калинович снова почувствовал приятную качку хорошего экипажа и ощутил в сердце суетную гордость - сидеть, развалившись, на эластической подушке и посматривать на густую толпу пешеходов.
- В Морскую! - крикнул князь, и они остановились у Дюссо.
В первой же комнате их встретил лакей во фраке, белом жилете и галстуке, с салфеткой в руках.
- Здравствуй, Михайло, - сказал ему князь ласково.
Лакей с почтением и удовольствием оскалил зубы.
- Давно ли, ваше сиятельство, изволили пожаловать? - проговорил он.
- Недавно-с, недавно... Это все татары: извольте узнать! И, что замечательно, честнейший народ! - говорил князь Калиновичу, входя в одну из дальних комнат.
Михайло следовал за ним.
- Ну-с, давайте нам поесть чего-нибудь, - продолжал князь, садясь с приемами бывалого человека на диван, - только, пожалуйста, не ваш казенный обед, - прибавил он.
- Слушаю, ваше сиятельство, - отвечал лакей.
- Во-первых, сделайте вы нам, если только есть очень хорошая телятина, котлеты au naturel, и чтоб масла ни капли - боже сохрани! Потом-с, цыплята есть, конечно?
- Самые лучшие, ваше сиятельство: полтора рубля серебром.
- Ну, да... Суп тоже отнюдь не ваш пюре, который у вас прескверно делают; вели приготовить a la tortue, чтоб совсем пикан был - comprenez vous?[102]
- Oui je comprends[103], - отвечал татарин, осклабляясь.
- Ну, а там что-нибудь из рыбы.
- Форели, ваше сиятельство!
- Хорошо... Вина дай, шампанского: охолодить, конечно, вели - и дай ты нам еще бутылку рейнвейна. Вы, впрочем, может быть, за столом любите больше красное? - обратился князь к Калиновичу.
- Все равно, - отвечал тот.
- Все равно? Вино, впрочем, это очень хорошее.
- В пять или в восемь рублей прикажете? - спросил лакей.
- В восемь, в восемь, мой милый, - отвечал князь.
Лакей ушел.
- Удивительно честный народ! - повторил еще раз князь ему вслед.
Обед был готов через полчаса.
- Нет, нет этого букета!.. - говорил князь, доедая суп. - А котлеты уж, мой милый, никуда негодны, - прибавил он, обращаясь к лакею, - и сухи и дымом воняют. Нет, это варварство, так распоряжаться нашими желудками! Не правда ли? - отнесся он к Калиновичу.
- Да, - отвечал тот, не без досады думая, что все это ему очень нравилось, особенно сравнительно с тем мутным супом и засушенной говядиной, которые им готовила трехрублевая кухарка. То же почувствовал он, выпивая стакан мягкого и душистого рейнвейна, с злобой воображая, что дома, по предписанию врача, для здоровья, ему следовало бы пить такое именно хорошее вино, а между тем он должен был довольствоваться шестигривенной мадерой.
- Вместо пирожного дай нам фруктов. Я думаю, это будет хорошо, - сказал князь, и когда таким образом обед кончился, он, прихлебывая из крошечной рюмочки мараскин, закурил сигару и развалился на диване.
- Скажите мне, Яков Васильич, что-нибудь хорошенькое! - заговорил он, как бы желая поболтать.
- Здесь ничего особенного нет. Нет ли чего-нибудь в ваших местах? отвечал Калинович.
- Э, помилуйте! Что может быть хорошего в нашем захолустье! - произнес князь. - Я, впрочем, последнее время был все в хлопотах. По случаю смерти нашей почтенной старушки, которая, кроме уж горести, которую нам причинила... надобно было все привести хоть в какую-нибудь ясность. Состояние осталось громаднейшее, какого никто и никогда не ожидал. Одних денег билетами на пятьсот тысяч серебром... страшно, что такое!
Мороз пробежал по телу Калиновича.
- И само именье, кажется, тоже очень хорошее? - спросил он, употребляя усилие, чтобы придать себе вид равнодушного слушателя.
- А именье вот какое-с. Не говоря уже там об оброках, пять крупчаток-мельниц, и если теперь положить minimum дохода по три тысячи серебром с каждой, значит: одна эта статья - пятнадцать тысяч серебром годового дохода; да подмосковная еще есть... ну, и прежде вздором, пустяками считалась, а тут вдруг - богатым людям везде, видно, счастье, - вдруг прорезывается линия железной дороги: какой-то господин выдумывает разбить тут огородные плантации и теперь за одну землю платит - это черт знает что такое! - десять тысяч чистоганом каждогодно. Ведь это, батюшка, один этот клочок для другого - состояние, в котором не будет уж ни голоду, ни мору, который не требует ни ремонта, ни страховки. Вечный доход с вечного капитала - прелесть что такое!
Как демона-соблазнителя слушал Калинович князя. "И все бы это могло быть моим!" - шевельнулось в глубине души его.
По счету пришлось князю заплатить тридцать два рубля. Он отдал тридцать пять, проговоря: "Сдачу возьми себе", и пошел.
Калинович последовал за ним.
"Этот человек три рубля серебром отдает на водку, как гривенник, а я беспокоюсь, что должен буду заплатить взад и вперед на пароходе рубль серебром, и очень был бы непрочь, если б он свозил меня на свой счет. О бедность! Какими ты гнусными и подлыми мыслями наполняешь сердце человека!" - думал герой мой и, чтоб не осуществилось его желание, поспешил первый подойти к кассе и взял себе билет.
